Я есть…

В домике, кстати, можно было при желании и зимой жить, потому что печь прекрасно обогревала небольшое пространство. Но Степанида искушению не поддавалась, и, как полагалось издавна, на зиму кухню переносила в дом. Но едва солнце начинало пригревать, и на дорожках у дома появлялись проталины, как она тут же вымывала окна, вычищала с мылом и щеткой пол и переезжала вместе с кастрюлями и поварешками в летнюю кухню. И до самого конца ноября, пока первые морозы не начинали покусывать опустевшую землю, она не перетаскивала кухонное хозяйство в основной дом.

Мать, которая уже не помогала дочери в силу возраста, жалеючи ее, не раз предлагала:

– Да бог с ней, с летней кухней. Готовь в доме и летом, ничего с нами не станется!

– Что ты, мама, – усмехалась Стеша. – Это ж удовольствие какое! Зачем я буду здесь пыхтеть над плитой, обливаясь потом? Ничего, не развалюсь. Прабабка моя, в честь которой ты меня назвала, бабка жили так же, и я не отступлюсь от наших обычаев.

Едва Катерина, поджав ноги, устроилась на уютном старом диванчике, как на дорожке послышались и шаги Степаниды. Войдя, она задернула ситцевые шторки.

– Надо закрыть, а то комары или ночные бабочки налетят. Ну, что? Как дела?

– Да какие у нас дела? – Катя задумчиво пожала плечами. – Витька, на удивление, трезв, как стеклышко, а ведь сегодня суббота – как раз его день! Но он ни шагу со двора, представляешь? Я вот думаю: может, заболел? И молчит все время. Не пойму, что с ним такое приключилось. Будто воды святой напился. Телевизор смотрит.

– Ничего, пусть помолчит, ему полезно, – Степанида усмехнулась, вспомнив утреннюю экзекуцию.

– А вдруг у него что-то болит?

– Перестань, Катя. Он уже так проспиртовался, что его ни одна зараза не возьмет!

– Ой, не знаю, Стеша, – Катерина, вздохнув, подложила ладошку под щеку. – У меня каждый день, как по лезвию бритвы, сама понимаешь. Не знаю, чего ждать – бури или штиля. Ну, да ладно. Что у вас-то? Спят твои?

– Мать, наконец, угомонилась. Уснула. Она всегда рано ложится и рано встает. Старость – не радость. А Ниночка к Татьяне побежала, подарок ей привезла.

– Любит ее Ниночка, – улыбнулась Катерина.

– Угу, – согласилась подруга, – любит. Да и как ее не любить? Она же к ней всегда, как к родной, относилась. Помнишь, на руках носила целую ночь, когда у крошечной Нинки живот болел? А как платье ей на новогодний утренник всю ночь шила? Невестка моя покойная не ошиблась, когда выбрала Татьяну в крестные матери для Ниночки.

– Да… Столько лет уже прошло после их гибели, а будто вчера, – Катерина внимательно пригляделась к подруге. – А ты, вроде, расстроена чем-то? Обеспокоена? Или мне кажется?

– Ой, Катя, не кажется, – вздохнула Степанида. – Боюсь я, подруга, что беда на нас надвигается.

– Боже! Час от часу не легче, – Катерина испуганно опустила ноги на пол и напряженно выпрямилась. – Какая беда?

Ответить Степанида не успела, на пороге летней кухни появилась запыхавшаяся Нина.

– А я смотрю, в доме темно, а на кухне свет горит. Вы чего тут? Секретничаете?

– Не секретничаем. Проходи, – усмехнулась Степанида.

Ниночка набрала в ковшик воды, напилась и обернулась к Степаниде.

– А чего тогда такие загадочные?

– Не поверишь, тебя обсуждаем, – лукаво хмыкнула Катерина.

– Меня? – вспыхнула девушка. – С чего это, мам Стеш?

– Присядь, детка, – Степанида молча подвинула стул племяннице.

Ничего не понимая, Ниночка медленно опустилась на стул.

– Да что у вас тут за консилиум?

– А как ты, детка, хотела? – отозвалась Степанида. – Разве могу я спокойно теперь жить?

– Господи, – уже не на шутку переполошилась Катерина. – Да что у вас тут происходит?

Степанида, не отвечая, открыла шкаф, достала графинчик с вишневой наливкой, холодное мясо, порезала малосольных огурчиков, хлеб, домашний сыр. Поставила на стол рюмки, тарелки.

– Подай, Ниночка, вилки и салфетки, – она кивнула на полку у стены и глянула на подругу. – Подвигайся, Кать, к столу.

– С вами не соскучишься. Праздник, что ли, какой? Что мы отмечаем? – Катерина недоуменно развела руками. – Есть повод для наливки?

– А давай, подруга, без повода выпьем. Что-то на душе пасмурно да тоскливо, – Степанида указала на племянницу. – За Ниночку вот, например, давай выпьем. Или за то, чтобы тревоги мои напрасными оказались.

– А можно поподробнее? – Катя взяла рюмку. – Хотелось бы понимать, с чего такой трагический тон…

Степанида, будто и не слыша ее, обернулась к племяннице.

– Я не стала ничего при матери обсуждать сегодня днем, ни к чему ее будоражить. Она уже не в том возрасте, чтобы волноваться. Хватит с нее, она свое сполна получила. Но разговор наш сегодняшний, Ниночка, все-таки закончить хочется.

Девушка, сообразив, о чем пойдет речь, насупилась и опустила голову.

Тишина поплыла по крошечному домику. Было слышно, как где-то за плетнем, у соседки, гремит цепью собака. Как в хлеву тяжело вздыхает уставшая за день корова. Как где-то в конце улицы промчался мотоцикл, выплюнув в тишину хрипящий вопль разгоряченного мотора.