Я. Философия и психология свободы

Но вам это еще не известно. Если память способна принять эту посмертную дхарму, то личность узнает о своей смерти в следующий момент времени t + t, по психофизическим измерениям равный 130–20 мс. Но если сущность (память) останавливается в момент смерти вместе с существованием, т.е. в физическом настоящем ПС, психически живя при этом в прошлом Л, то такая личность никогда не узнает, что она закончила свой путь. Тогда можно сказать, что наше осознанное бытие никогда не пересекается с осознанным небытием. Между ними всегда остается одна дхарма, «дхарма смерти». Подобную интуитивную догадку высказывали еще древнегреческие стоики, утверждая, что нам не о чем беспокоится. Пока есть мы, смерти нет. Когда есть смерть, нет уже нас. Человек не может встретиться со смертью, будто с разбойником на дороге, а значит, бояться ему нечего. По мнению стоиков смерть – это чудовище, с которым невозможно столкнуться в принципе. Мы уже говорили, что человек знает о своей смертности именно потому, что знает себя как самосознание, как Оно в зеркале. Память позволяет этому самосознанию лишь предугадывать свою смерть в будущем, как оно предугадывает каждый свой следующий шаг.

Все предыдущие рассуждения о том, что реальность является нам не в материальных вещах, а в дхармах, имело своей целью подвести нас к осознанию фундаментального механизма самосознания. Фрит говорит по этому поводу: «Мы воспринимаем не мир, а его модель, создаваемую мозгом Восприятие — это фантазия, совпадающая с реальностью». Мир есть Язык (Логос). Бытие воспринимается нами через психологические сущности, т.е. мы живем в нейролингвистической, а не в физической реальности. Мы буквально читаем мир как книгу. И тут в конечном итоге важным оказывается не то, что и как было воспринято в существовании (ПС), а то, как это было услышано в сущности (Л). Это лежит в основе множества замечательных свойств самосознания. И вот мнение гештальт-психолога Польстера по этому поводу: «Человек раздроблен между наблюдателем и наблюдаемым объектом, активным и пассивным началом, что делает из него по крайней мере двоих. Все это составляет внутренние взаимоотношения, в которых ни одна из сторон не остается в одиночестве». И это так!

Наше слуховое, зрительное, тактильное и любое другое восприятие есть (вырезая из этой цепи точку разрыва психофизической проблемы) «лингвистическое» восприятие. Вот мы касаемся рукой какого-то предмета. Это тактильное ощущение воспринимает, т.е. «читает» активный субъект самосознания. Пассивный субъект самосознания «слушает». Но на это требуется время. Они не могут делать это одновременно в силу законов физики. Хотя бы благодаря тому, что скорость передачи любого сигнала конечна, и только поэтому в мире существует порядок, в котором причина всегда предшествует следствию. И. Сеченов считал, что анализатором времени является слух, поскольку именно он обеспечивает нижнюю границу восприятия отдельных сигналов в интервале 2 мс, тогда как зрительный или тактильный сигналы требуют большего времени. Но, вероятно, это объясняется просто тем, что зрительный сигнал оказывается для сенсорной памяти информационно больше, чем слуховой, а тактильный проходит более длинный нейрофизиологический путь до мозга, чем слуховой. Важно то, что каков бы ни был этот предел, он не может быть равен нулю даже в физическом смысле.

Фундаментальная физическая причинность требует психического раздвоения личности. Самосознание тоже оказывается квантовым. Память, на который базируется личность, позволяет самосознанию ожидать будущего. Если предмет, который самосознание ожидало почувствовать холодным, но активный субъект «прочитал» его горячим, то «услышал» это уже пассивный субъект. Именно он после короткой «невменяемости» между двумя дхармами и реагирует, отдавая команду на ожог: рука отдергивается, а на месте прикосновения появляется волдырь. Поэтому пассивный субъект есть реактивная часть самосознания.

Конечно, реальные предметы оказываются холодными для нас и не вызывают реакцию на ожог в силу физических законов, но в каком-то патологическом состоянии наше самосознание могло бы сделать все горячим, и тогда мы «обжигались» бы о столы и стены и ходили бы по вполне прохладному миру в волдырях. Можно сказать, что расстояние между раем и преисподней укладывается в одну дхарму. А экзистенциалист тут мог бы добавить: как ни одна из сторон личности (активная и реактивная) не остается в одиночестве, так рай и ад сопровождают сущность (Л) по обе стороны ее существования (ПС). Грань между разумностью и безумием так же тонка, как грань между наслаждением и болью.