Я и мой автомобиль

Нет, не однороден род человеческий, ибо человеки делятся на два табора — на тех, у кого новые автомобили, и на тех, у кого старые. Береги честь смолоду, а машину — снову, сказано в скрижалях завета. И если предстанешь перед выбором, что беречь в первую очередь, прилепись к машине, ибо честь — дело наживное. Машина же невозвратна.

Те, у кого новые, ходили, поцокивая каблучками, суетно мотая ключиками, полные гордыни. Ах, гордыня, лютое наказание неразумных! Не из новых ли машин происходят старые и не был ли старец вью-ношей? Время кормится легкомыслием, и не было дня, чтоб ему не хватило пропитания…

Те же, у кого старые, смотрели на недавнее прошлое свое с завистливым удовлетворением, ибо знали, что все проходит.

Машины вытянулись вдоль тротуара, лоснясь румяным марафетом, густым гримом перезрелых девиц, не оставляющих надежды. Этот грим, наведенный во дворах и подворотнях, в случайных гаражах и редких косметических заведениях, был недолговечен и обманчив. Богиня Показуха, наскоро подведя ресницы, цокотала свои громогласные глупости, витая над колонной.

Грешники переговаривались вполголоса:

— У тебя мотор дымит?

— Дымит…

— Слей масло, чудило…

— Как же без масла?

— Слей, чтоб не горело! Пройдешь осмотр — дольешь…

— А без масла не дымит?

— С чего же ему дымить!

— А мотор не поплавится?

— За пять минут не поплавится. Пока смотреть будут. Я всегда так делаю.

— А сейчас?

— Сейчас я мотор перебрал. У меня не дымит.

— Где ты мотор перебрал?

— Где перебрал — там перебрал! Слей масло.

Откуда он свалился, оригинал? Не решается сливать масло!

— Слушай, а можно так, чтобы он не смотрел? Что ему смотреть? Что он, машин не видал?

— Договорись…

Грешник средних лет с печальной иронией, застывшей навсегда на его бледном обличье, неприкаянно толкался меж кучек народа, выискивая собеседника. Ему нужна была родственная душа, и поэтому он безошибочно выбрал меня.

— Это смешно, — горько произнес он, отыскав меня среди всего человечества, — это смешно.

— Да, — учтиво согласился я, — никогда еще мне не случалось так весело смеяться.

Он приблизился ко мне вплотную и заговорил совершенно конфиденциально:

— Поймите, это нелепо… Ведь на машине езжу я… Следовательно, я буду содержать ее в исправном состоянии… Иначе я разобьюсь… Я сам, лично, поймите меня. Следовательно, забота об исправности есть мое личное дело… Мое, а не чье-нибудь… Почему же мне не доверяют? Кому еще так нужна исправная машина, как не тому, кто на ней ездит?

От него хорошо пахло — тонкой смесью бензина, лаванды и логики. Я проникся к нему уважением.

Видите ли, есть еще отдельные люди, которые этого не понимают. Они принципиально содержат свои машины в аварийном состоянии. Они любят чинить, разбиваться на них и переворачиваться.

Он испуганно округлил глаза:

— Вы шутите!

К нам подбирались соратники по греху. Ничто так не привлекает внимания, как конфиденциальный разговор.

— Что? — испуганно спросил долговязый соратник, вытянув голову с заметными ушами. — Вы тоже слышали?

Мой собеседник встрепенулся: — Что именно?

— Говорят, будут проверять чехлы. А у меня нет чехлов.

Мой собеседник вздохнул облегченно. Он вздохнул так, как может вздохнуть только человек, имеющий чехлы. Белозубый красавец втерся утюгом:

— Кто смотрит — общественники или чипы?

— Все смотрят… Какая разница, — махнул длиннющей рукой отчаявшийся бесчехольный соратник.

Красавец улыбнулся:

— Разница, мой маленький, в том, что я хочу иметь дело с законом, а не с самодеятельностью.

— Не все ли равно, кто осудит на страшном суде?..

— Я хочу, чтобы меня распяли по закону, а не по простоте душевной…

Но ему не везет. Его новенькую машину уже осматривает энтузиаст. Молчаливый, суровый, неразговорчивый энтузиаст-общественник. Он осматривает машину, потом владельца, велит завести мотор, включить фары.

Белозубый красавец садится за руль послушно, вроде не он только что философствовал. Ангелу-общественнику машина нравится, он не отстает. Грешники тяжело вздыхают: если к этой новенькой машине такие придирки, что будет с нами?

Жены терпеливо сидят в автомобилях и нетерпеливо выходят размяться. Мужья, посветлев очами, толкутся стайками возле общественников, рожденных что-нибудь запретить. Налог уплачен, марафет наведен, номера шасси и моторов соответствуют действительности. Что же еще? Но еще есть сердце, трепетное сердце, которое трепещет неведомо отчего…

Я толкаюсь среди людей, люди окружают милиционеров и общественников, как муравьи своих маток. Милиционеры и общественники вершат суд. Я вглядываюсь в их лица — где же мой судия? Кому из них не понравится тормозная система, зажигание, электрооборудование, окраска или что-нибудь еще в моем замечательном автомобиле? Лица непроницаемы. Кто ведает пути судей человеческих? Кто может сказать, когда, как и в какую сторону выстрелит пятилетний пацан, в ручках которого имеется праща царя Давида?

Неисповедимы пути ни чинов, ни общественников. Я сажусь в автомобиль, откидываюсь на спинку сиденья и жду.

Да, да, двух напастей боюсь, а третьей ужасаюсь. Вероятно, главное в этой жизни — не тушеваться.