Я и Софи Лорен

Вроде все отлично. Но без подлых же нельзя! Одна их желтая нью-йоркская газетка – «Voice of Brighton Beach» («Голос Брайтон-Бич») поместила фотографии, как Белкин и его Цуцик на первой, при встрече, обнимаются и на другой – уже целуются.

С кем не бывает!

Но эти, падкие на дешевую сенсацию, дали скабрезный заголовок типа «Детектива любоф». Ну и далее по тексту. И представили из Мирона, извиняюсь, но едва не зоофила. Это же смешно: уважаемый Белкин – и зоофил. Ладно бы здоровая собака, но Цуцик – он же махонький такой!

Теперь Мирон и его Мишанич собираются судиться. И вчинить этому «Войсу» иск на сумму аж двести тысяч долларов Америки. За ущерб. Конечно же, моральный.

И правда на их стороне. За дело взялись известные всей Америке адвокаты Гопкин и Сол Цукерторт. А если за дело взялись Цукерторт и Гопкин, то им выиграть – плевое дело…

И теперь, когда мне говорят, что двести тысяч на дороге не валяются, я им отвечаю: а разве Цуцика Мирон нашел не на дороге?!

Вот и выходит, что именно столько – двести тысяч и ни центом меньше – стоит собака, подобранная в городе Донецке в мусорке на улице Патриотической…

Сидя на пороге собственного дома, тоже Белкина дрожащей рукой завизировала «Цуцика»: «Все верно!» – и таким же дрожащим голосом спросила: «А нам за это ничего не будет?» На что я убежденно ей ответил: «По-моему, Мирра Осиповна, хуже, чем сейчас, нам просто быть уже не может. Вот не может!»

Мирра Осиповна вздохнула и поплелась собираться в дорогу…

Сад моей бабушки

– Слава, ты гений, ты вообще талант! – как-то позвонил мне Суховерко. – Только ты!

– Что – я? Что – я?

Я даже испугался: что случилось?

– Ты должен выдать материал, как ты умеешь!

Оговорили тему. Писал с азартом, а местами – с упоением. Как и ожидал, статья была одобрена. Мой работодатель Суховерко пригласил меня в кафе «Три толстяка», а в Донецке это – о, это очень дорогое заведение. Я по-всегдашнему отнекивался, мне неловко вроде. А Суховерко – он напорист, молодец:

– Слава, какие разговоры, ты талант! – уговорил. – Ты заработал!

Ну, являюсь.

Он встречает. Весь в бабочке, что выдавало артистичную натуру, весь в духах. А я…

– О, Слава, ты гений, привет! Кушать будешь?

Ну, думаю, а для чего ж ты пригласил меня сюда? Уже вошли… А вслух – ох, моя деликатность! – замялся:

– Ну, не знаю…

А сам хочу – аж умираю, так хочу.

– Значит, будешь! – Суховерко. – Официант! – и он эффектно щелкнул пальцами.

Та подходит.

– Так, два «Сада моей бабушки»!

А я как не с того куста. Я от жизни умственно отсталый: что такое этот «Сад» – убей, не знаю. И:

– А что такое этот «Сад»? – ввернул.

– Тихо! – Суховерко зыркнул на меня. – Не позорь меня, деревня, это чай!

Записала, отошла.

– Официант!

Думаю: он вспомнил о еде!

Она вернулась…

Суховерко:

– Так, два «Сада» – и курицу!

– Две?

– Я ж сказал: одну!

Записала, отошла.

Бедный, бедный Суховерко! – я подумал, – ой, какой он! Видно, на две не хватило. Что ж, я с ним, конечно, поделюсь, что, безусловно, только скрепит отношения. Нет, недаром же поется: «Мы хлеба горбушку – и ту пополам»…

– Официант!

Я вздрогнул. Она возвратилась.

Суховерко ей:

– Спасибо!

Вот галантный!

Подают нам два чая и курицу. Когда она салфеткой приподняла… Под куполом крышки паровало человеческое счастье: в позе «Съешь меня!», растопырившись на блюде, лежала волшебная курица.

Суховерко картинным жестом предлагает мне «Сад». Я склоняюсь над чаем. А он…

А он накидывается на курицу, как насильник на жертву. И рвет ее руками на куски, губами и зубами потрошит. Да он маньяк, работодатель Суховерко!

Он пожирал ее с остервенением. Его бабочка съехала набок и уже смотрелась по-иному. Он грыз и между делом приговаривал:

– Слава, ты же гений, ты вообще!..

Я бросил «Сад» на полпути и, загипнотизированный, уже вовсю глядел на Суховерко.

Вдруг, отметая все условные приличия… Мне стало так смешно – невмоготу! И вот – после очередного «гения» – меня прорвало, и я прыснул «Садом» этой чертовой бабушки. Дальше – больше. Начинаю хохотать – и хохотать непозволительно. Я ж к нему не набивался, он же добровольно, он же сам.

А он не понимает, что к чему. И пристально работает над курицей, а я хлебаю чай, причем такой – еще совсем зеленый. Ну и вот.

Суховерко:

– Слава, ты чего? – сквозь курицу. – Чего ты?

– Та, – говорю, – вот вспомнил анекдот.

А, извините, что мне оставалось?

– А, – говорит, – анекдот. Какой, смешной?

Я:

– Да.

– Смешной?!

– Невероятно!

Он:

– Ах-ха-ах-ха-а-ха-хой! – и аж до слез. – Смешной? Смешной? – и ну просто подыхает: – Ах-ха-ха!

Он хохочет, но курицу не забывает, плотоядный. Что меня, конечно, подзадоривает. Я громче – и Суховерко громче и раскатистей. Он уже рыдает…

Всё, отсмеялся, вытер слезы. И обсасывая незамеченную косточку:

– Ой, – говорит, – уморил! Ну ты гений, гений чистой красоты!

А я ж ему ни анекдота, ничего.

А курица… В считаные минуты от нее, кроме горсточки отполированных костей… О блюдо, кто тебя усеял…

– Так, Слава, всё класс!

Дело сделано, и он энергично утерся.

Я запил, что он доел, промокнул салфеткой постный рот:

– Спасибо, было очень вкусно!