Я иду искать. История вторая

— Так и ничего... Горд, пива плесни. Вольг, будешь?

— Нет, — резко ответил Олег. И его вдруг прорвало: — Вы мне вот что скажите. Я человек дикий, городской. Вот у себя я паскудство встречал. Часто встречал. Разное — и мелкое, и побольше, и офигенное, со слона. Иной раз морды бил. А чаще... Там кто-то что-то за денежки сделал. А там — не сделал. А кто-то — вроде меня: заметил и промолчал. Тем более — такая отмазка: мол, лет мне еще мало, и незачем свое счастливое детство марать. И готово ещё одно паскудство! Думал — мелочи... — Олег криво усмехнулся. — Смотрел кругом: сколько же хороших людей! Какая же жизнь классная! И ведь и правда! А вот сейчас думаю — пока, это паскудство есть, те, кто умер — и не обязательно тут, братцы, другие войны, они тоже есть, и много их! — они же лежат, как оплеванные! Схитрил, солгал, смолчал — все равно что могилу обоссал! Я, может, сейчас хрень скажу, но мне так кажется: когда кто-то, — и Олег вдруг хрястнул по столу, — подличает, лжет, просто молчит, тогда орать надо — вот тогда они, — Олег ткнул яростным жестом в стену, — все эти сволочи, которых мы под травку отправили, вторую жизнь получают! Фиг­ня это, что душа подонка к Кощею без возврата попадает! Фигня! Чем больше на свете безнаказанной мерзости — тем больше у этих душ воплощений. Но я — я, блин, вернусь! Я тут не сдохну — вот им! — и Олег рубанул ребром ладони по сгибу правой руки. — И тогда мы посмотрим... — и он, неожиданно резко повернувшись, пустил в дверь выхваченный из ножен меч — так, что закругленное лезвие вошло в доску, расколов ее сверху донизу, на пол­-ладони и задрожало, как живое. — А проживу я, — с осатанением процедил, вновь поворачиваясь к остальным, Олег, — их всех дольше. Чтоб вбить оси­новый кол в их поганую яму! — вспомнил он бессмертного Жеглова.

— Ну ты даёшь, — со странной интонацией произнес Йерикка. А Добрила — с горящими азартом глазами — громко сказал:

— А только свистни, тут и будем, землянин! Правдой ино неправдой к те­бе будем, вот слово, ей-пра! — и он хлопнул Олега по плечу.

— И любого завалим, кого скажешь, — добавил Горд. Олег посмотрел кругом. И ответил:

— Спасибо, парни.

Интерлюдия: «Старательский вальсок»

Мы давно называемся взрослыми,
И не платим мальчишеству дань,
И за кладом на сказочном острове
Не стремимся мы в дальнюю даль...

Ни в пустыню, ни к Полюсу Холода,

Ни на катере к этакой матери...
Но, поскольку молчание — золото,
То и мы, безусловно — старатели!

Промолчи — попадешь в богачи...

Промолчи, промолчи, промолчи!

И, не веря ни сердцу, ни разуму,

Для надежности спрятав глаза,
Столько раз мы молчали по-разному!
(Но не «против», конечно, а «за»...)

Где теперь крикуны и печальники?

Отгорели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание — золото.

Промолчи — попадешь в первачи...

Промолчи, промолчи, промолчи!

И теперь, когда, стали мы первыми,

Нас заела речей маета!
Но под всеми словесными перлами
Проступает пятно — немота...

Пусть другие кричат от отчаянья,

От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем — доходней молчание,
Потому что молчание — золото!

Вот как просто попасть в богачи,

Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть в... палачи.
Промолчи... Промолчи. Промолчи![33]

* * *

Порция хорошей погоды оказалась до неприличия короткой. Северный ветер принес дождь — не холодный, но нудный, и затяжной, это видно было по тучам, обложившим небо и прочно заночевавшим на перевалах.

— А то еще Морана обдувает нас снежком угостить, — ворчал Гостимир — Чуете? То ее дыхание!

— Замолкни, — попросил Гоймир. Он уже давно всматривался куда-то вперед, где высились древние вязы. — Птицы, — пробормотал он. — С недавна не по нраву мне, одно вот так они... летают.

Олег молча с ним согласился. Слишком часто он за последнее время это видел — стаи трупоедов, взлетающих на деревья, когда приближаются лю­ди... И как эти твари сипят с веток, дожидаясь ухода живых...

И то, с чего они взлетают.

— Пошли, — сказал Гоймир, и на этот раз ни у кого не возникло желания его поправить...