Я иду тебя искать

Денис позвонил 13 июня и сказал, что надо сходить к Нему в институт — на кафедру.

— Зачем? — спросил я.

— Вещи забрать, — сказал Денис.

— Зачем? — спросил я.

Действительно, зачем нам Его вещи? У нас уже есть одна неоприходованная квартира и один никому не нужный дневник. Может, хватит? Что с ними делать-то, с вещами?

— Ну, чего они там лежат, — сказал Денис. — Небось свалили в какой-нибудь пыльный угол. Надо забрать. Отдать Жене. Все-таки это Его вещи.

Я представил, что мы можем там обнаружить. Старые сломанные часы, грязный носовой платок, связку запасных ключей, шариковую ручку с засохшей пастой, дырокол, кружку для питья общественного чая. Все это я изложил Денису, но он уперся, как Гриша в самые яркие и незабываемые минуты своего психоза. Ему казалось, что вещи обязательно должны быть изъяты с работы и водворены обратно в дом. Он видел в этом некую правильность, которой всю жизнь был так одержим наш друг. Ну ладно. Может быть.

В институт зачем-то пошли всем дружным коллективом. Почти всем. Мужским. Виктор увязался за нами. Ему, видимо, было интересно. Ему вообще все было интересно. А в жизнь Нашего друга он вглядывался с особенным, необъяснимым и пока непонятным для нас интересом, весело и недоуменно, даже слегка озадаченно, как будто смотрел на невиданную доселе диковинную рыбину, забавно бьющую хвостом. Сейчас он шел, засунув руки в карманы, скалил волчьи зубы, время от времени посвистывал и глазел на проходящих девушек. Гриша уныло волочился в арьергарде, уставившись себе под ноги и бормоча что-то насчет молочной смеси «Агуша». Мы с Денисом шли нормально, с приличествующими случаю постными минами. Институт встретил нас тишиной. Было такое впечатление, что здесь давно не ступала нога человека. Ни студентов, ни командующего педагогического состава.

— Каникулы, — сказал Денис, но мне почему-то казалось, что мы попали в царство мертвых, что здесь вообще никто никогда не бывает — ни летом ни зимой, ни днем ни ночью, ни в каникулы ни в разгар учебного года. Впрочем, скорее всего на меня повлияла некоторая запущенность помещения.

Мы шли по длинному коридору со сводчатыми потолками и низко свисающими лампами-шарами из непрозрачного стекла белесо-молочного цвета. Солнечные зайчики гуляли по выбитым паркетинам. Слева — огромные полукруглые окна с грязновато-серыми «маркизами», подвязанными кое-как. Справа — непонятные сооружения вроде высоченных дубовых шкафов. Я недоумевал — зачем в коридоре шкафы? Может, там, за тяжелыми дверцами, хранятся древние трактаты? В пылище-то? А может, их уже мыши поели, трактаты эти. Так я думал, шагая по разбитому скрипучему паркету. А еще думал о том, что люблю старые сводчатые коридоры со скрипучими половицами, по ним шагает прошлая жизнь. Впрочем, как и по любым скрипучим половицам. Но все-таки лучше, если вовремя сделан ремонт. И помыты окна.

Мы дошли до кафедры и вошли на кафедру. На кафедре было затхло. Стулья какие-то колченогие, примерно из семьдесят седьмого года. Столы не лучше. Цветочки в пластмассовых горшках диковатого вида, как будто их с того же семьдесят седьмого года не поливали. Ну и все в том же духе прекрасного заката социалистического расцвета, слегка попорченного клопами и мышами. Н-да-а. Вот где, значит, Он работал, Наш бывший друг.

— Вовремя мы с Натальей соскочили, — произнес Денис, озираясь по сторонам.

Тут надо сказать, что мы не слишком-то интересовались, а что, собственно говоря, Наш друг делает в своем институте, как у Него там идут дела, все ли ладно, сделано ли открытие века, утвержден ли учебный план, принята ли заявка на научную тему, давно ли выдавали премию, в каком углу стоит Его стол, не дует ли из окна, хорошо ли топят зимой, заклеили ли окна, сколько раз в день пьют чай, кто моет чашки. Как-то не было у нас в заводе об этом спрашивать. Он не поощрял. Да и нам самим было, если честно, не слишком интересно. Записи в Его дневнике несколько обескуражили нас. Как будто мы заглянули туда, куда заглядывать запрещено. И ни к чему. Никому не нужно. Мы не хотели знать Его близко. Да, вот в чем дело. Именно так — не хотели знать близко. Он был не нужен нам таким, каким был на самом деле. Почему? Трудный вопрос. Ну, сам не допускал. Это раз. Создал и, видимо, с огромными усилиями, некий образ, заставил нас принять его, поверить в него, и мы приняли, поверили. Отчего не принять, если другого ничего не предлагают. И потом… Может быть, это главное — мы не хотели нести за Него никакой ответственности. Когда знаешь человека таким, какой он есть, без фантиков, без скорлупы, поневоле несешь за него ответственность. Нет, неточное слово. Принимаешь тяжесть его личности. А раз принимаешь — значит, отчасти несешь эту тяжесть на себе. А раз несешь — значит, согласен с тем, что может и придавить. Чем ближе человек, тем больше несешь и тем чаще и тяжелее придавливает. Мы не хотели ничего нести. Нам было достаточно того, что Он предъявлял нам изо дня в день в повседневной жизни. Тоже, знаете, было нелегко. На фига нам еще Его андеграунд!