Я иду тебя искать

А я и не знал, что она такая дура. Только я открыл было рот, чтобы сказать, мол, чё ты мелешь, Наталья, чё ты мелешь, как ее впишут, если она на эту квартиру никаких прав не имеет? Будь она трижды заслуженный бомж Советского Союза и одновременно мать-героиня. Кого это еб… прости, волнует? Но Женя меня опередила.

— А свою квартиру я что, государству отдам? — спросила она с набитым ртом. Она уже успела отрезать ломоть хлеба, намазать маслом, завалить сверху клубничным джемом и откусить здоровенный кусман.

— Почему государству? — живенько откликнулась Наталья. — Папу туда пропиши.

— Папу? — Женя на мгновение перестала жевать. Изо рта выпал и повис на губе кусочек хлеба с вареньем, и Женя запихнула его обратно в рот указательным пальцем.

— Ну да, папу.

— У меня нет папы, — спокойно произнесла Женя, слизывая с пальцев джем. — Я детдомовская.

Немая сцена.

Самое интересное — наблюдать за реакцией людей на неожиданное известие. Сразу становится понятно, кто есть кто. Против натуры-то не попрешь, а в редкие мгновения крайнего изумления, когда человек не контролирует себя, она проявляется особенно ярко и страстно. Но в данном случае я мог гордиться собой: ничего новенького о своих друзьях я не узнал, лениво наблюдая за ними сквозь дымок сигареты. «Молодец, — говорил я себе. — Хорошо ты их изучил. Хороший психолог. Пятерка по труду». Итак, реакция. У Натальи на секунду отвисла челюсть, и тут же на лице появилось такое выражение, будто она нашла золотоносную жилу. И ее собственные жилы на висках вздулись. Шея напряглась. Глаза пожирали Женю. Она готова была броситься в этот сундук с кладом и захлебнуться в драгоценных россыпях Жениной клубнички, запихнуть ее в рот, заглотнуть, не разжевывая, не разбирая, где эти забродившие ягодки подпорчены гнильцой, давясь и снова запихивая и запихивая их в рот полными горстями. Денис едва заметно вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Теперь он разглядывал Женю с чисто научным интересом. Во взгляде его читалось: «Ну-ну, интересный экземпляр. Не то чтобы редкий, но любопытный. Жаль, нет с собой микроскопа». Женя была для него червяком. Для него имело значение, как она свивает и развивает свои кольца, чем питается и как переваривает пищу, что будет, если разрубить ее пополам. Он рассматривал ее как представителя вида. Его занимало типичное, а не личное. Сама Женя была ему, разумеется, абсолютно безразлична. Гриша подобострастно подхихикивал рядом с Женей. Понятно — о том, что папа не папа, он знал давно.

Наконец Наталья подала голос.

— А как же этот… с клетчатым животом… из «Москонцерта», — пролепетала она голосом, в котором удивление еще боролось с любопытством, как здоровые клетки из последних тощих сил борются в организме с больными.

— Вот именно, из «Москонцерта», — невозмутимо сказала Женя. — Артист.

— Но зачем?!

— Странно, что вы не понимаете. — Женя обвела нас долгим, задумчивым, немного отрешенным взглядом, столь несвойственным ей, что я удивился этому взгляду едва ли не больше, чем информации о папе. — Вы ведь Его друзья. Как же вы не подумали — должен же хоть кто-то плакать на похоронах.

XIII

Должен же кто-то плакать на похоронах…

Должен же кто-то плакать на похоронах…

Эти слова звучали у меня в ушах, вытесняя все остальные звуки. Я видел, что Женя с Гришей беззвучно, как в немом кино, поднялись, выкатили из комнаты коляску со спящим ребенком, немножко посуетились у выхода, зацепившись колесами о порог, и наконец ушли, так же беззвучно «хлопнув» дверью. Видел, как Наталья ставила чайник, открывала холодильник, вытаскивала колбасу и сыр, резала, выкладывала на тарелку, разливала чай, и все это, не переставая открывать и закрывать ярко накрашенный, блестящий рот. Я смотрел, как двигаются ее губы — шевелятся, извиваются двумя волнистыми розовыми влажными змеями, вытягиваются в трубочку, сморщиваются, растягиваются в стороны, округляются, распахиваются и снова смыкаются, — но не слышал произнесенных ими слов. Наталья обернулась ко мне и замерла на мгновение, глядя выжидательно, и я понял, что она задала мне вопрос, на который надо отвечать.

— Да, — сказал я, не различая собственного голоса. — Конечно. Должен же кто-то плакать на похоронах.

Наталья изумилась, расширила глаза, повернулась к Денису и покрутила пальцем у виска. Денис встал.

— Пошли, — прочитал я по его губам.

Они двинулись в переднюю. Когда дверь за ними закрылась, кто-то у меня в голове отодвинул несуществующую заслонку и звуки, как языки пламени, хлынули мне в уши, оглушив на мгновение.