Я – инквизитор

На другом конце вагона возник скандал. Кто-то кому-то что-то загородил. В почти пустом вагоне. Андрей вздохнул: как шавки по разные стороны забора.

Приятная усталость после тренировки ушла. В вагоне было холодно: из разбитого окна рвался внутрь морозный ветер.

Всеволожск.

Дорогу он представлял лишь в общих чертах. Но знал, с какой стороны шоссе, по которому ехали в прошлый раз, и положение перекрестка, где они останавливались. Найдет. Площадь с другой стороны железной дороги густо обросла киосками. Продавали гвоздики, и Ласковин подумал: не купить ли? Не стал. Все же не любовное свидание. А что? Деловой визит? Купить что-то надо. Торт? Конфеты? Вино?

Ласковин купил пакет кошачьего корма. Самого кота он не видел, но запах характерный учуял и следы когтей на косяке двери заметил.

По правую руку Ласковин увидел деревянную церковь. Повинуясь импульсу, свернул с дороги, подошел. Церковь оказалась закрыта. Он перекрестился и, испытывая непонятное разочарование, двинулся дальше.

Минут через десять он разглядел впереди высотные дома, примеченные еще в прошлый раз. Правда, вчера он подходил с другой стороны. Сойдя с дороги, Ласковин пошел напрямик, дворами. Через десять минут он уже звонил в нужную дверь.

Антонина открыла так быстро, будто ждала. Может, действительно ждала.

— Добрый день, — сказал Андрей. — Вот, котику вашему…

Антонина, собравшаяся было что-то сказать, увидела пакет. И расхохоталась. Да так, что минуту остановиться не могла. Андрей смотрел, как она смеется, как слезы текут по ее щекам, и чувствовал себя полным идиотом.

Наконец хозяйка справилась с собой, утерла лицо платком.

— Простите меня, Андрей, — отдышавшись, произнесла она. — Спасибо, заходите.

— Не будем терять времени, — заявила Антонина, когда Ласковин вошел в комнату. — Садитесь сюда, на диван.

И сама села рядом. От нее приятно пахло чистой кожей, травами. Длинное, василькового цвета платье с буфами на плечах, приталенное, но свободное в бедрах и груди создавало ощущение чего-то старомодного, ретро.

— Дайте мне руку!

Пальцы у Антонины оказались прохладными и чуточку влажными. Ласковин думал, что сейчас она начнет изучать узор на его ладони, но женщина просто сжала его руку и, прикрыв глаза, заговорила:

— Ласковин Андрей Александрович. Двадцать девять лет. Женат. Нет, уже не женат. Детей нет. Перелом ноги в отрочестве. Перелом ребра. Перелом носа. Родовая линия устойчивая, твердая, без отягчений, мать и отец живы… но далеко…

— В Монголии, — сказал Андрей, но Антонина как будто не услышала.

— …Овен, братьев и сестер нет, привязанности… — И замолчала.

Андрей, сообразив, что сведения о нем по-прежнему текут к ворожее, отнял руку. Инстинктивно.

Антонина не пыталась удержать. Она открыла глаза, и Ласковин прочел в них, что ее отношение к гостю изменилось. Что-то новое. Уважение? Опаска?

— Эффектно! — заметил он. Женщина усмехнулась, вздохнула:

— В будущее твое заглядывать не велено, — сказала она. — А в прошлое… Погоди!

Антонина встала. Ласковин уловил в ее движениях порывистость, какой раньше не было.

Вынув из серванта большой фужер и бутылку вина («Кагор», — прочитал Андрей), налила на треть и выпила сама, Ласковину даже не предложив.

— Тебе сейчас нельзя пить, Андрей Александрович, — пояснила она. — Потерпи уж. Пойдем-ка на кухню со мной!

— Зачем?

— Зелье готовить!

Рассмеялась и шагнула, откинув завесу (соломенные, раскрашенные в яркие цвета висюльки); ткань платья сбегала по ее телу от поясницы к лодыжкам и следовала каждому движению круглых крупных ягодиц.

Кухня была средних размеров: не большая, не маленькая. Чистая. На стенах деревянные доски, ковшики, дуршлаг. Крупы в жестяных, в красный горошек, банках. Буфет. Большой импортный холодильник. Пахло травами и пряностями. Обычными: укропом, корицей, лавровым листом. Над раковиной — заправленное в резиновую держалку полотенце с вышивкой.

Андрей уселся на подоконник, сбоку от цветочных горшков.

Антонина, надев фартук, подняла без труда (сильная женщина!) десятилитровую стеклянную бутыль с водой, почти полную, отлила в кастрюльку. Поставив бутыль на место, погрузила в кастрюльку пальцы, постояла так с минуту, шевеля губами.

— Непростая у тебя судьба, Андрей Александрович, — сказала она, раскрыв дверцы буфета, украшенные сложной формы стеклом с матовыми ветвистыми узорами. — Непростая!

Вынимая один за другим туго набитые холщовые мешочки размером от крупного яблока до детского кулачка, женщина складывала их кучкой на стол.

— И место у тебя в жизни непростое. Судьба твоя — узелок на узелке.

Теперь она по очереди брала вынутые мешочки (всего штук двадцать), нюхала и раскладывала на две стороны.

Вода в кастрюльке начала закипать.

— Бывает так, — произнесла Антонина, — что люди рождаются на неправильной стороне. Раньше-то все видно было, а сейчас…

— А сейчас? — повторил Ласковин.

— А сейчас кто их разберет, стороны эти!