Я – инквизитор

— Не думаю, — возразил Андрей. Но слова двойника ему польстили.

«Иллюзия!» — напомнил он себе.

— Что есть владыка? — спросил бородач.

Андрей промолчал, полагая вопрос риторическим. И верно.

— Что есть господство? — продолжал двойник. — Господство есть узда и ограда.

Крепкую шею бородача обвивал золоченый шнур, исчезавший под рубахой. Что на нем? Крест? Вряд ли.

— Есть свое и есть свои, — задумчиво, будто бы сам с собой, говорил двойник. — Солнце есть, земля, люди. Мир. Есть Мир (именно «Мир», с большой буквы — так он произнес) — своим. Чужие — вне его. Сокрушители. Ты — владыка, Ты — Миров, люди — твои. Их жизнь — твоя. Ты даешь ее. Так по правде.

— Жизнь — от Бога! — возразил Андрей. — Нет у человека права на чужую жизнь!

— Бог? — произнес двойник с ноткой сомнения. — Какой Бог? Твой? Или чужой?

— Бог един! — сказал Ласковин.

— А хоть и так! Своих выдать не смей!

— К чему клонишь? — спросил Ласковин. — Чего от меня хочешь? Говори прямо!

— Прямо, владыка, даже стрела не летит! — усмехнулся бородач. — Тебе ль не знать? Нет града без стен!

— Наши города без стен, — сказал Ласковин.

— Знаю. Ты — их ограда. Но чужие входят и творят что пожелают. Трудно тебе. Мир — твой. Власть — твоя отроду. Но ни дружины нет у тебя, ни права. Чужие выбирают властителей под стать себе. Чужие тянутся к чужому, и в личинах они, как плясуны на пиру. Только Бог узнает их и указует владыке: убей! Но ты, господин, не слышишь. И надобен тебе пес, чтобы чуял злое!

— Не понимаю, — признался Андрей.

— И дан тебе пес, — не обращая внимания на его реплику, продолжал двойник. — Бог нашепчет ему, он облает, ты убьешь.

Андрей вдруг сообразил, на кого намекает бородач, — на отца Егория! И, рассердившись, собрался ответить резко, но… что толку оскорблять того, кто не понимает.

А двойник не понимал. Он был убежден в своем, и ему было хорошо в своем убеждении. Но и сила у него была — от убеждения — поболе, чем у Ласковина.

— Не пес он мне, а наставник! — сказал Андрей.

— Ты господин, — терпеливо произнес бородач. — Ты разишь. Ты — нашего корня. Но приходит чужак и говорит: пойдем возьмем поля соседа твоего — и ты идешь. Может ли дикий конь жить в чащобе? Может ли белка рыжая, огневая, в поле пропитаться? Но петляв зверь, и запах его тебе неведом. Глянь сюда!

Бородач легко вскочил на ноги, выхватил из костра пылающий сук и ткнул им в сгустившуюся под ветками тьму. Пламя озарило подвешенный мешок. Бородач толкнул его головней, разворачивая. Уши Ласковина резанул пронзительный взвой, и он увидел два отливающих изумрудным огня, а потом — заросшее мехом лицо. Или морду? Громадная обезьяна — верней, нечто среднее между обезьяной и медведем — была подвешена над землей на цепях, головой вниз, причем сама голова, в сером, похожем на грязный мох меху, оттянута назад переплетением ремней и выгнута затылком к спине. «Обезьяна» уставилась на Ласковина, и тут прямо у него на глазах нижняя часть морды, челюсти в клочковатой серо-зеленой бороде начали удлиняться, причем раздваиваясь посередине из-за двух сдерживающих, крест-накрест, ремней. Кривые клыки выглянули из-под нижней губы. Бородач ткнул пылающей головней прямо в удлинившуюся морду, и шерсть на ней вспыхнула, сворачиваясь спиральками. Выдвинувшиеся челюсти «втянулись» обратно, и оборотень глухо зарычал. Бородач усмехнулся и воткнул горящий конец головни прямо в изумрудный глаз.

Истошный вопль, шипение огня, лязг раскачивающихся цепей… Андрей отшатнулся.

— Довольно, — попросил он.

— Довольно — что? — спросил бородач, опуская головню.

— Не издевайся над животным!

— Он? Живой? — Двойник разразился хохотом. И прижал угасающий сук к мохнатому боку.

Новый истошный вопль. Вонь стала почти невыносимой.

— Смотри, владыка! Смотри сюда! — крикнул двойник и, схватив оборотня за почти человеческое, но обросшее волосом ухо, развернул к Ласковину. От хватки двойника оборотень завопил снова, громче прежнего. — Сюда смотри! — И подвешенному: — Молчать! Соли захотел?

Визг тут же оборвался. Ласковин посмотрел туда, куда показал Бородач, и увидел на месте только что выжженного глаза прежний зеленый огонек в обрамлении опаленной шерсти.

— Плохо, — произнес двойник и отпустил оборотня, закачавшегося на цепях. — Слепой ты и глухой. Не чуешь, не разумеешь, не вникаешь. Да, братко, тяжко тебе! Сядь! — И бросил головню обратно в костер, взметнув рой искр.

— «Не издевайся!» — передразнил он Ласковина. — Да ты зубами душить таких должен! Владыка! — на сей раз слово прозвучало с плохо скрываемым презрением.

Ласковин молчал, хмурился.

— Оставим, — вздохнув, произнес Бородач. — Может, и научишься нашенской хватке. А пока… пес тебе дан.

И береги его, владыка! Цены ему нет! А она, — он похлопал ладонью по земле, — по праву твоя. Не дай ее опаскудить!

— Поздно, — сказал Ласковин. — Уже опаскудили!

— Так рви их! — закричал двойник. — Топчи их, владыка, и воспрянем! Семя в нас доброе!

«Почему — в нас?» — подумал Ласковин.

— Зло порождает зло, — сказал он.