Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»

Мы неловко обнимаемся. Его манера поведения мигом переносит меня обратно, в Ок-Парк моего детства: резкий чикагский акцент с носовыми гласными, то, как он позже объявляет, что ему пора «линять». У него вихор на лбу, розовые обветренные щеки и полное отсутствие притворства. Что у него на уме, то и на языке: мысли не пропущены ни через какой фильтр расчета. Он сразу переходит к делу.

– Так вот, насчет того, что здесь случилось, – говорит он и увлекает меня обратно к тому дому.

Я колеблюсь. Может, опасаюсь реакции и без того недовольного владельца. А может, мне кажется, что чем ближе мы подойдем к нему, тем с большей вероятностью перенесемся в душную летнюю ночь, когда мы еще катались на великах, но уже впервые попробовали пиво.

Я смотрю в сторону того самого переулка.

– Может, повторим путь, которым вы шли той ночью?

Ок-Парк граничит с чикагским Вест-Сайдом. Эрнест Хемингуэй, который вырос здесь же, назвал его городом «широких газонов и узких умов», но у меня остались другие впечатления. Мы жили в продуваемом сквозняками трехэтажном викторианском особняке на участке 300 по Саут-Сковилл-авеню – улице без сквозного проезда в центре района. К северу от нас находился «Дом и студия Фрэнка Ллойда Райта» и довольно зажиточный район, застроенный домами в архитектурном стиле прерий, – обиталище представителей свободных профессий. Моя подруга Кэмерон жила в одном из особняков, спроектированных Райтом. Ее отчим был адвокатом, специалистом по гражданским правам, а мать, кажется, керамистом. От них я узнала, что такое вегетарианская соль, и услышала слово «кабуки». Помню, как отчим посоветовал нам с Кэмерон, тяготевшим к черным блузам и исповедальной поэзии, посмотреть фильм-концерт группы «Токинг хэдс» под названием «Хватит искать смысл»[10], чтобы встряхнуться.

К югу от нас жили преимущественно католики-ирландцы из числа «синих воротничков». В их домах всегда было на несколько градусов холоднее, чем хотелось бы, и кровати без изголовий. Иногда какой-нибудь отец семейства сбегал с двадцатилетней пассией, и больше его никто не видел, – но развода так и не было. Моя подруга по колледжу, которая провела у меня в гостях весенние каникулы на втором курсе, решила, что моему отцу захотелось посмешить нас, когда он начал посвящать меня в местные сплетни. Потом она объясняла, что фамилии звучали уж слишком вызывающе по-ирландски: Коннелли, Фланнери, О’Лири. И т. д., и т. п. Однажды я случайно услышала, как одна изможденная мать семейства, ирландка-католичка из окрестностей Ок-Парка, отвечала на вопрос о нашей семье. Ее спросили:

– Сколько же у Макнамара детей?

– Всего шестеро, – ответила она. У нее самой было одиннадцать.

Наша семья принадлежала к обеим сторонам Ок-Парка. Мои родители были из местных, которых называли «вестсайдскими ирландцами». Они познакомились в старших классах. Мой отец был щербатым и веселым, любил смеяться, моя мать – непьющей старшей дочерью двух заядлых тусовщиков. Она обожала Джуди Гарленд и через всю жизнь пронесла увлечение Голливудом. «Мне часто говорили, что я похожа на Джин Тирни», – однажды смущенно сказала она мне. Я не знала, о ком она говорит. А когда много лет спустя посмотрела «Лору», загадочная героиня с точно такими же, как у мамы, пышными каштановыми волосами с золотистым отливом и изящно очерченными скулами очаровала меня.

По семейному преданию, мои родители начали встречаться после того, как мой отец постучался в дверь моей матери, якобы разыскивая кого-то из своих друзей. Я верю, что так и было. Подход к эмоциональным вопросам окольными путями устраивал их. У обоих были огромные глаза – у отца голубые, у мамы зеленые, – которые выражали всю полноту чувств, которые зачастую они не могли высказать словами.

Учась в Университете Нотр-Дам, отец подумывал о духовной семинарии. Его даже прозвали Братом Лео. Мама подумывала о других поклонниках и прикидывала, какие еще возможны варианты ее будущей фамилии. Но Брат Лео решил, что в семинарии слишком мало пьют. Их друг, преподобный Мэлэки Дули, сочетал их узами брака на следующий день после Рождества в 1955 году. В сентябре 1956-го родилась моя старшая сестра Марго. Стоило поддразнить маму подсчетами и вопросительно поднятой бровью, и она заливалась краской. В школе ее звали «пай-девочкой».

После Школы права Северо-Западного университета мой отец устроился в компанию «Дженнер энд Блок» в деловой части города. Там он прослужил тридцать восемь лет. Большинство дней начиналось для него на нашей открытой передней веранде – в одной руке «Чикаго трибюн», в другой чашка чаю – и заканчивалось очень сухим мартини «Бифитер» со льдом и спиралью цедры. Когда же в 1990 году он решил стать трезвенником, то объявил об этом со свойственной ему оригинальностью. Все его дети получили отпечатанное на бланке письмо. «Моему любимому дитю, – начиналось оно. – Я решил примкнуть к поколению “Пепси”». Позднее он утверждал, что лишь двое из его детей поверили этому обещанию. Одной из них была я.