Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»

Я ушла в женский туалет, заперлась в кабинке и разрешила себе поплакать пять минут, а потом вернулась с таким видом, словно все замечательно.

Судя по всему, моя реакция ошеломила ее. Мы никогда больше об этом не говорили, но вскоре после свадьбы она написала мне длинное письмо, в котором перечислила все мои достоинства, которыми она гордится. После этого мы постепенно восстановили наши отношения. В конце января 2007 года мои родители решили съездить в круиз в Коста-Рику. Корабль отходил из порта южнее Лос-Анджелеса. Мы вчетвером – мой муж Пэттон, я и мои родители – поужинали вместе накануне их отъезда. Мы много смеялись, а утром я отвезла их на пристань. Мы с мамой крепко обнялись на прощание.

А через несколько дней в четыре часа утра на кухне зазвонил телефон. Я не встала. Он зазвонил снова, но умолк, прежде чем я успела снять трубку. Я прослушала голосовую почту: звонил мой отец. Голос его звучал как-то сдавленно и почти неразборчиво.

– Мишель, – сказал он, – позвони остальным.

Щелчок.

Я позвонила сестре Морин.

– А разве ты не знаешь? – спросила она.

– О чем?

– Ох, Мишель! Мама умерла.

Мама была больна диабетом, который дал осложнения, и на корабле ей стало хуже. Ее вертолетом доставили в Сан-Хосе, но было уже слишком поздно. Она прожила семьдесят четыре года.

Два года спустя родилась моя дочь Элис. Первые две недели я была безутешна. «Послеродовая депрессия», – объяснял друзьям мой муж. Но речь шла не о молодой, а о совсем немолодой маме. Держа на руках свою новорожденную дочь, я ощутила все это – и всепоглощающую любовь, и чувство ответственности, от которого весь мир суживается до пары глаз, которым нужна твоя забота. В тридцать девять лет я впервые поняла любовь моей мамы ко мне. Плача навзрыд и захлебываясь словами, я послала мужа в наш сырой подвал искать письмо, которое мама прислала мне после свадьбы. В подвале он провел несколько часов. Переворошил все коробки до единой. Завалил бумагами весь пол. Но письмо так и не нашел.

Вскоре после маминой смерти мы с отцом, сестрами и братом отправились разбирать ее вещи в квартиру родителей в Дирфилд-Бич, штат Флорида. Мы нюхали ее одежду, от которой все еще пахло духами «Хэппи» от «Клиник». Восхищались огромной коллекцией сумочек – ее давней страстью. Каждый из нас взял что-нибудь на память о ней. Я забрала розовые с белым сандалии. С тех пор они лежат у меня в шкафу.

Потом мы, все семеро, собрались за ранним ужином в «Си-уотч» – ближайшем ресторане с видом на океан. Мы наперебой рассказывали забавные случаи из маминой жизни и смеялись. На нас, семерых хохочущих посетителей, обращали внимание.

Пожилая женщина с озадаченной улыбкой, уже собираясь уходить, подошла к нашему столику.

– В чем секрет? – спросила она.

– Простите? – не понял мой брат Боб.

– Такой счастливой семьи?

Какое-то время мы сидели, ошеломленно разинув рты. Никому из нас не хватило духу сказать вслух то, о чем мы все думали: мы только что наводили порядок в вещах нашей покойной мамы. Нашим ответом стал новый взрыв смеха – на этот раз с пронзительными истерическими нотками.

Мои отношения с мамой были и навсегда останутся самыми сложными в моей жизни.

Сейчас, когда я пишу эти строки, до меня дошли две несовместимые и мучительные истины. Никто не обрадовался бы этой книге больше, чем моя мама. Но я, вероятно, не ощутила бы такой свободы, работая над ней, пока она была жива.

Каждый день я проходила одни и те же полмили до школы при церкви Святого Эдмунда: налево по Рандолф-стрит, направо по Юклид, налево по Плезант. Девочки носили серые клетчатые сарафаны с белыми рубашками, мальчики – рубашки горчичного цвета и слаксы. У мисс Рэй, моей учительницы в первом классе, была осиная талия, густая шевелюра оттенка карамели и неиссякающий запас оптимизма. Она походила на писательницу и певицу Сьюзан Сомерс, возглавляющую класс шестилеток. Но, несмотря на все ее достоинства, не она стала моим самым ярким воспоминанием о Святом Эдмунде. И, как ни странно, не католическое учение и не время, проведенное в церкви, хотя я точно помню, что и того, и другого в моем детстве было предостаточно. Нет, со школой Святого Эдмунда в моей памяти всегда будет ассоциироваться лишь один образ – тихого, воспитанного мальчика с волосами цвета темного песка и слегка оттопыренными ушами, Дэнни Олиса.

Мои школьные влюбленности были самыми разными внешне и по характеру, но я могу с уверенностью сказать, что у них всех имелось одно общее свойство: на уроках они сидели впереди меня. Кто-то способен питать чувства к людям, сидящим рядом или позади, но я – нет. Для этого понадобилось бы контактировать напрямую, иногда даже выворачивая шею, чтобы как следует заглянуть в глаза. Все по-настоящему. А предметом моей любви было не что иное, как мальчишеский затылок. На чистый лист ссутуленной спины я могла глазеть бесконечно. И даже если бы он сидел с приоткрытым ртом или ковырял в носу, я бы ничего не заметила.