Я искал тебя тысячу лет (СИ)

– Она не пленница. Мы отпустим её, как только она того пожелает. А когда она найдёт Пена, тут-то мы и объявимся! Мы расскажем Пену, кто она, и как она предала его! Забыла его и стала взрослой, ха-ха! Это самое страшное, что она могла сделать! Пен расстроится, потеряет хватку, и тогда я убью его!!! В прошлый раз я был к этому так близок!!! И никакие «напёрстки» его больше не спасут, ведь его Птица-Венди выросла, и этого уже никак не исправить! Ха-ха-ха-ха! Предательница! Взрослая!

– Взрослая!

– Взрослая!

– Предательница!

– Ха-ха-ха-ха!

Пираты крякающими пьяными звуками подхватили зловещий капитанский смех, а Крюк отсалютовал своему экипажу кубком и сквозь хищный оскал прошипел:

– За будущий триумф!

– За будущий триумф! – эхом отозвалась команда.

====== Со второго взгляда ======

Можно было предположить, что Крюк вернулся в каюту почти счастливый, но такая мысль оказалась бы крайне ошибочной. Капитану было свойственно бесконечно анализировать свои действия, потом размышлять над тем, как он анализирует, потом думать о том, как размышляет, а потом пытаться понять, правильно ли он думает, или нет, пока это не вгоняло его в глубокую тоску. Крюк был не ровня своей команде, и всё, что веселило и радовало его пиратов, представлялось ему в итоге тупым, грубым и бесхитростным. А, так как скорость мысли в миллиард раз быстрее самого высокого известного человечеству показателя, то к выводу, что если пьяные моряки внизу искренне ржут от коварности его гениального плана, значит план тупой и бесхитростный, а он сам – мужлан не лучший, чем любой пень из его команды, он пришёл почти моментально, ещё пока поднимался по лестнице. За следующие несколько секунд, потраченные на пересечение обледенелой палубы, Крюк решил, что если он об этом думает, значит он, всё-таки, получше этих псов. С другой стороны, он же не знает, думают они так, или нет… а, вдруг, думают? К моменту, когда Крюк захлопнул за собой дверь личных покоев, он совсем огорчился.

План был хорош, однозначно, тут и сомневаться нечего. Но хорош ли он сам, вот в чём вопрос… он, Джез Крюк, гроза Семи Морей, самый опасный и самый уважаемый пират… достоин ли он уважения на самом деле? Если в свой план он включает израненную, едва не погибшую юную девицу..? Но, ведь, он же спас ей жизнь, оказал помощь? Считается ли, что она у него в долгу? Или он сделал это бескорыстно? Уважаемый человек поступает бескорыстно? Или, наоборот, справедливо спрашивает вернуть долг? А может ли быть уважаемым тот человек, который думает об этом? Или это и есть корысть? Интересно, а девчонка, когда очнётся, будет чувствовать себя у него в долгу? И как она вообще сюда попала?

Все эти вопросы, не имеющие ответов, воспалёнными фонариками зажигались в мозгу у пиратского капитана, каждый следующий тусклее предыдущего, пока последние («заживёт ли запястье гладко, или будут осложнения» и «не напугает ли девицу его шов и не испортит ли изящества её ручки») не окончили этот поток и не отправили, наконец, капитана в тревожное забвение. Уже сквозь дрёму капитан открутил свой крюк, стряхнул сапоги, стянул жилет, блузу, а за ними и специальную портупею для руки, и провалился в глубокий сон с другого края кровати от девушки, захватившей его предрассветные мысли.

*

Венди Дарлинг проснулась от боли, которая буквально раздавила её тело. С огромным трудом она осознала себя сквозь чувство, будто её режут раскалёнными ножами. Она почувствовала сначала тошнотворную тяжесть во всём теле и, особенно, в голове, потом сознание полоснула грудная клетка, затем Венди обнаружила, что её голова раскалывается не только изнутри, но и снаружи, а в довершении всего явилась настолько сумасшедшая боль в руке, что она перекрыла все предыдущие ощущения. Слабо соображая, она приоткрыла веки, и ей почудилось, что она видит какие-то неясные картинки из давно забытого сна, размытые очертания, странные силуэты, а ещё, слышит какие-то новые, незнакомые, или очень знакомые запахи. В горле у неё пересохло, было очень жарко, кто-то отёр её лицо прохладной тканью, смочил и промокнул губы, она постаралась пить, но адская боль выдернула её из реальности и тёмной пеленой опять сомкнула над ней небытиё.

Она проснулась снова, и в этот раз глаза не сработали: её по-прежнему окружала полная темнота. Голова теперь саднила только снаружи, но боль в груди не унялась, а в руке и вовсе, как будто бы, стала ещё сильнее. Жар тоже не отступал. Здоровой рукой девушка нащупала странное жёсткое одеяло, и раскрылась, откидывая его в сторону, но врезалась тыльной стороной ладони в какую-то живую преграду. В голове у неё раздался убаюкивающий шёпот, лоб почувствовал спасительную прохладу, шерстяное одеяло вернулось на место, но этого Венди уже не заметила. Она ещё много раз просыпалась и засыпала, иногда ей казалось, что она – водопад, иногда – что пожар, а иногда, что она нотка, запертая внутри какого-то фантазийного музыкального инструмента, но боль всегда затмевала рассудок, и больше Венди ничего не запомнила.