Фронт отодвинулся на запад,и спешно догоняю я,но в брошенной избенке запахдавно немытого людья.В избушке, вставшей на пути,враждебным человеком пахнет.А что, если гранатой жахнет?Даю команду: Выходи!Мне тотчас под ноги летятпротивогаз и автомат,патроны — весь набор безделиц,не нужный больше никому.Потом выходит их владелец —солдат немецкий. Как ему,должно быть, страшно! Но выходит,израненный, полуживой,с руками вверх — над головой,и взглядом пристальным обводитменя. Наверно, спал: разут.И говорит: Гитлер капут.Несчастен, грязен и небрит,во всех своих движеньях скован,как будто в землю был зарытнадолго и сейчас откопан,но он бумажки достаети мне почтительно сует.Читаю:«Этот фриц — добрый»,«Этот немец жил у нас один месяци людей не обижал»,«Дана ефрейтору Мюллеру в том, что онтакой, как все»,«Дана ефрейтору Мюллеру в том, что он добрый»,и снова:«Дана Мюллеру в том, что он добрый».Пока все это я читал,пока товарищ под прицеломтого ефрейтора держал,он думал и соображал:довоевал живым и целым,людей не очень обижали до конца войны достал.А я проглядываю даты,что под бумажками стоят:предусмотрительны солдатыГермании, а сей солдатгода за три и даже больше,давным-давно, в Восточной Польшепредвидел этот вариант.Какой пророческий талант!Покуда в мировом масштабесчитали в генеральном штабе,покуда Гитлер собиралдивизии, ефрейтор этотизбрал куда надежней метод:по избам справки собирал.Ну что ж, пока его отправлюв плен. Много там уже таких.А через тридцать лет отправлюв ретроспективный этот стих.