Я историю излагаю... Книга стихотворений

Сплю в обнимку с пленным эсэсовцем,
мне известным уже три месяца,
Себастьяном Барбье.
На ничейной земле, в проломе
замка старого, на соломе,
в обгорелом лежим тряпье.

До того мы оба устали,

что анкеты наши — детали
незначительные в той большой,
в той инстанции грандиозной,
окончательной и серьезной,
что зовется судьбой и душой.

До того мы устали оба,

от сугроба и до сугроба
целый день пробродив напролет,
до того мы с ним утомились,
что пришли и сразу свалились.
Я прилег. Он рядом прилег.

Верю я его антифашизму

или нет — ни силы, ни жизни
ни на что. Только б спать и спать.
Я проснусь. Я вскочу среди ночи —
Себастьян храпит что есть мочи.
Я заваливаюсь опять.

Я немедленно спать заваливаюсь.

Тотчас в сон глубокий проваливаюсь.
Сон — о Дне Победы, где пьян
от вина и от счастья полного
до полуночи, да, до полночи
он ликует со мной, Себастьян.

Метр восемьдесят два

Женский рост — метр восемьдесят два!
Многие поклонники, едва
доходя до плеч,
         соображали,
что смешно смотреть со стороны,
что ходить за нею — не должны.
Но, сообразивши, продолжали.

Гордою пленительною статью,

взоров победительною властью,
даже,
   в клеточку с горошком,
         платьем
выдавалась —
         к счастью и к несчастью.
Город занял враг
   войны в начале.
Продолжалось это года два.
Понимаете, что же означали
красота
   и метр восемьдесят два?
Многие красавицы, помельче
ростом, длили тихое житье.
Метр восемьдесят два,
      ее пометя,
с головою выдавал ее.

С головою выдавал

вражьему, мужчинскому наскоку,
спрятаться ей не давал
за чужими спинами нисколько..

Город был — прифронтовой,

полный солдатни,
      до женщин жадной.
Как ей было
      с гордой головой,
выглядевшей Орлеанской Жанной,
исхудавшей, но еще живой?

Есть понятие — величье духа

и еще понятье — голодуха.

Есть понятье — совесть, честь

и старуха мать — понятье есть.

В сорок третьем, в августе, когда

город был освобожден, я сразу
забежал к ней. Помню фразу:
горе — не беда!

Ямой черною за ней зияли

эти года два,
а глаза светились и сияли
с высоты метр восемьдесят два.

Как убивали мою бабку