Я - истребитель

Мы нашли в лесу большую воронку, засыпали ее деньгами с верхом и подожгли. Но не тут-то было... Тугие пачки банкнот просто-напросто не горели. Мы провозились довольно долго, извели остатки бензина, который смогли найти на аэродроме, и только когда воронка заполнилась пеплом, а бойцы, переворошив пепел до дна, засыпали воронку землей, лейтенант поблагодарил за помощь и потребовал расписку.

- Какую расписку?!

- О том, что деньги сожгли в вашем присутствии, - ответил он невозмутимо.

- Пожалуйста, но ведь такая расписка - филькина грамота: у меня нет никаких печатей, я не знаю, откуда деньги вывезены, в каком количестве... Он подумал и махнул рукой:

- Сейчас это уже несущественно. Удостоверьте сам факт.

На листке, вырванном из блокнота, красным карандашом я написал наискось несколько строк о том, что в придорожном лесу под Минском в моем присутствии было сожжено три грузовика денег. Так и написал - "три грузовика". Поставил дату и расписался.

Лейтенант спрятал листок во внутренний карман, козырнул. Мы пожелали друг другу счастливого пути и расстались. До Могилева я добрался без происшествий, уже через несколько дней начисто забыл об этом эпизоде и в течение всей войны ни разу не вспомнил о нем.

Однако же не только тяжелейшие бои остались воспоминанием от первого военного лета. В августе - сентябре сорок пятого года я находился в немецком городе Перлиберге (там располагался штаб авиационного корпуса, которым я тогда командовал). Однажды адъютант доложил, что ко мне прибыли три человека из Москвы.

- В корпус? - уточнил я.

- Нет, лично к вам, товарищ генерал, - ответил офицер.

Я удивился - из штаба армии не было никаких звонков о встрече, меня никто ни о чем не предупредил - и сказал:

- Зови.

Прибывшие одеты были в гражданские костюмы, поэтому я сначала принял их за инженеров - в ту пору в Германии находилось много наших специалистов по самым различным отраслям. Но оказалось, что это были не инженеры. Предупредив, что у них ко мне очень важный разговор, они просили меня рассказать о первых днях войны, точнее, о том, где и как я воевал тогда. Я подробно рассказывал о воздушных боях над Минском. Но как только доходил до событий под Могилевом, они просили повторить рассказ снова. Я работал, как испорченная грампластинка, несколько раз повторяя одно и то же до определенного момента, и не понимал, зачем им все это нужно. Тогда мне задали наводящий вопрос: не приходилось ли мне когда-либо сжигать большую сумму денег? Я отказался от подобного предположения со всей искренностью человека, для которого самая большая сумма - это его месячное жалованье. Но их настойчивость победила. Что-то сработало в моей памяти, и я вдруг отчетливо увидел край аэродрома, ожидающий меня "пикап" и те три грузовика...

- Было! - сказал я. - Сжигал!

- Какую сумму? - тихим голосом спросил один из товарищей.

- Этого сказать не могу, - я развел руками, - думаю, там были миллионы... - И подробно рассказал тот эпизод.

- А это? Посмотрите внимательно, - сказали мне, - это вам знакомо?..

Я вдруг увидел листок из собственного блокнота и свои торопливо набросанные строки. Кто знает, где он только ни побывал, этот листок! Я был уверен, что у него целая история - он был потерт на сгибах, кое-где стерся карандаш, но все-таки сохранился...

- Спасибо вам, товарищ генерал. Вы не представляете, какое большое дело сделали.

Я почувствовал, что за тем случайным эпизодом в июне сорок первого года, вероятно, крылось что-то чрезвычайно важное. Пытался вспомнить черты лица того настойчивого лейтенанта, но не смог - время стерло из памяти его внешность. И почему-то я ничего не спросил тогда о его судьбе...

Почти полмесяца моя дивизия воевала под Могилевом. К начало июля бои все еще шли по всей территории Белоруссии, но передовые части немецкой армии вышли к Березине и попытались с ходу ее форсировать. В эти дни авиация Западного фронта бомбардировочными и штурмовыми ударами сдерживала врага у переправ, и летчики 43-й авиационной дивизии беспрерывно находились в воздухе. Дивизия штурмовала пехотные колонны противника, аэродромы, занятые врагом, прикрывала переправы, по которым, отбиваясь от наступающего врага, отходили к востоку наши части, выполняла разведку, прикрывала бомбардировщики, вела нескончаемые, изнурительные воздушные бои. Обилие задач требовало значительно больших сил, чем те, которыми мы располагали. Поэтому действовать приходилось очень небольшими по численности группами.

В те дни наши бомбардировщики чаще всего летали без сопровождения, и свои задачи они выполняли ценой больших потерь. И тогда и позже мне приходилось слышать горькие упреки в адрес истребителей, относящиеся к тем тяжелым первым неделям войны. Но как могло звено И-16 или "Чаек" прикрыть две-три девятки бомбардировщиков? Да и звена-то у нас зачастую не находилось. В июле, помню, бывали дни, когда мы выделяли звено для прикрытия войск армейской группы К. К. Рокоссовского. Одно лишь звено! Недостаток в людях и особенно в технике в какой-то мере компенсировался мужеством и героизмом каждого летчика.