Я - истребитель. Я — истребляю

— Угу, — я задумался, чем могу помочь нашим. В самолет меня понятное дело не пустят, но подать идею могу, — есть одна идея. Все штурмовые и бомбардировщики части сейчас работают над местом прорыва? Пробивают дорогу нашим частям?

— Точно не скажу, но вроде да.

— Нужно отозвать половину. Оставшихся хватит. Свободными частями, естественно с прикрытием, нанести массированные налеты на обе железнодорожные станции, атаковать все, что движется по дорогам к месту прорыва, не пропуская даже одиночные грузовики. А так же по всем обнаруженным разведкой складам боеприпасов и питания. Нужно создать у них дефицит боеприпасов. Это хорошо поможет нашим.

— Возможно, — задумчиво ответил Никифоров, — один из командиров из оперативного штаба фронта уже предлагал подобное, но его развернули, приказав заниматься своим делом.

— Идея на поверхности лежит, додумать не трудно, — пожал я плечами.

Машина в это время повернула на узкую дорогу, ведущую к госпиталю.

— Это да. Но тут видишь, какая ситуация. Командование думает, что окруженцы вырвутся не сегодня-завтра, так что такие шаги делать преждевременно.

— Идиоты, — коротко ответил я.

— Ну да, мало им примеров сорок первого, все те же ошибки совершают.

— Генерал Толбухин тоже так же думает?

— Насколько я знаю нет, но не препятствует, размышляет о чем-то…

— Что?! Опять?! — я наконец понял о чем недоговаривает особист: — Там люди гибнут, а вы все о своем, предателей ищите!

— Сев, ты не прав. Мы держим связь со всеми более-менее крупными боеспособными частями, осуществляя общее руководство. Наготове полк транспортников готовых обеспечить окруженные части всем не обходимым. Так что тут все нормально, а возможность определить предателей это шанс, которого упускать нельзя.

— И что, есть предположение, что кто-то остался? — несколько иронично отозвался я.

Тут я был прав, слишком большие чистки провели как в армии так и на флоте. Многим не нравилось бездействие флотских, так что на них оторвались по полной. Насколько я знаю, сейчас продвигали наверх смелых и инициативных командиров. Тот же контр-адмирал Литвинов, например, тоже не штабной, а именно боевой командир думавший головой. Это можно судить хотя бы потому, что даже я про него слышал, так что он имел нужную славу опытного морского командира.

— Есть. Тебе могу сказать. Еще как есть. Мы перехватили шифровку, где-то в районе Керчи действует вражеская радиостанция, так вот: шифр мы хоть и случайно, но взломали. Сведения что там были, известны только высшему командному звену.

— Хочешь сказать, что это кто-то из верхушки.

— Именно. Мы его уже неделю расшифровать пытаемся. Не вышло ничего. Вот и решили воспользоваться моментом, может проявится.

Я задумался, анализируя сказанное. Машина в это время въехала на небольшое плато, где под сенью невысоких деревьев прятались несколько одноэтажных бревенчатых строений. Если идти пешком из нашей части, дойти можно минут за двадцать-пять тридцать. На машине пришлось давать немалого кругаля. Сделав полукруг машина остановилась у закрытой дверь перед главным корпусом госпиталя у которых курили два санитара. Один из бойцов охраны с автоматом на плече, подошел к водительской дверце, узнать кто мы, и зачем прибыли. Бдят, молодцы.

— Знаешь, а если он не проявится?

— Затаится? — поинтересовался Никифоров.

— Нет, а что если он вместе с генералом Власовым?..

— Ну что я могу сказать?! Повреждения в руке у вас довольно серьезные. Вывих, два ранения, многочисленные ссадины, одна, кстати, воспалилась, видимо в ранку попал грязный пот, все это серьезные причины отстранить вас от полетов на двадцать дней, до полного выздоровления, — изучая мою руку, говорила военврач, которая меня лечила. Рядом стоял начальник госпиталя, изучая воспаление на ноге.

Целые сутки с того момента как Никифоров привез меня в госпиталь, меня изучали как под микроскопом. Госпиталь был хорош, имел все необходимое оборудование и специалистов. Так что взятые анализы были готовы быстро. Именно сейчас я слушал вердикт врачей на них.

— Постельный режим?

— Ближайшие пару дней да, дальше не обязательно. Нужно вскрыть гнойник у вас на ноге, почистить рану, потом вы свободны.

— Ясно, спасибо.

Мне действительно вскрыли ранку на ноге, и почистили ее от гноя. На второй день, приехал Стриж с приказом о моем отпуске. С его приездом мои подозрения нашли подтверждение. Эти непонятные двадцать дней, хотя даже дилетанту понятно, что я буду в форме максимум через десять, и отпуск в разгар боев как в воздухе, так и на земле, было более чем странным. Видимо насчет меня что-то решили.

Как только все формальности были улажены, и я поставил подпись, где нужно, спросил у командира:

— Приказ о моем отпуске пришел от политотдела фронта, или из штаба армии?

— Из политотдела, — понимающе хмыкнув, ответил Стриж.

— Ясно, значит они решились… Это хорошо, — задумчиво протянул я.

— В Москву полетишь?

— Скорее всего, сами направят. Хочу поработать в Центре, почитать несколько лекций. У нас сейчас кто там? Покрышкин и Ванько?

— Да.