Я из огненной деревни

«…Тут было так. Из-за фронта ехал партизанский отряд. И вот они расположились тут ночевать, в нашей деревне. Это было в субботу вечером. У меня как раз остановились переночевать две партизанки. Они хозяйку попросили, чтоб она им приготовила. «Мы завтра в семь часов уедем». Но были они и назавтра, уже и полдень прошёл.

У меня сын был в отряде и зять был в отряде. А брат мой жил на другой стороне. В его хате партизаны вливались в этот самый отряд. Присягу принимали. Местные и неместные. Как раз это дело было уже в обед. А как ушли они – на Мстиж напали немцы.

Мой ещё один сын, было ему тринадцать лет только. Он теперь трактористом работает. Он мне рассказывал, что немцы гоняли тогда всех мужчин, на улице посадили их и чтоб никто даже ничем не пошевелил. Сидели. А у одного ребёнок был маленький, он там с ребёнком что-то, значит, дак его сразу и убили. За то, что пошевелился. А ребёнка бросили…

Ну, а потом уже всех мужчин погнали туда, где у нас ларёк стоял, где теперь наша мастерская, швейная там, сапожная. Этот ларёк набили всеми людьми, живыми ещё. А которые не вместились – ещё в сельсовет, где теперь памятник стоит.

Туда загнали в сарай и всех остальных мужчин.

Тут пекарня была, дак из того ларька людей по одному выводили и стреляли там, в подвале.

А тех – подожгли…»

Потом мы слушали непосредственных свидетелей трагедии, мстижских женщин, – взволнованные, временами похожие на голошение, женские воспоминания. Бабуси и тётки собрались на лавке около хаты, сошлись будто на поминки или на траурное собрание, чтоб ещё раз совместно перебрать в памяти все события того чёрного дня.

Сначала говорила одна Ядвига Яковлевна Глот.

«…В воскресенье рано хлеб партизанам у нас собирали. А потом я позавтракала и пошла на поле с моей старшей. Коноплю пошла я расстилать. И тогда мы стелем и видим: идут два партизана. Шли в село… А потом дочка говорит:

– Мамо, глянь, чего это люди так бегут.

Когда я глядь – бегут уже по огородам, по загуменью. Народ этот весь.

– Ай, – говорю я, – дочка, там уже у нас, може, немцы.

Мы кинули ту пеньку и побежали.

И бежали мы. Собака была около меня. Бежим, а уже там вот, недалеко, цепь идёт. И люди уже валятся. Уже убивают людей. Я говорю:

– Ну, дочка, убьют нас.

А у меня трое детей осталось дома. Мальчик и две девочки.

– И детей поубивают, и нас поубивают тута… Но, правда, не… Только собаку мою убили около нас.

Я говорю:

– Ну, собаку убили и нас убьют.

Не, нас пропустили – как раз вот тут, около тока. Я на той стороне жила, там моя хата была, где теперь огород. Я прибегаю на двор, а мои дети под забором сидят. Тогда я говорю:

– А батька где?

Когда я из дому уходила, дак мой брат с ним сидел и его сестра.

Они, говорят, побежали в лес. Дети мои так говорят.

Я в хату вошла и сижу уже с детьми. Один приходит. Автомат наставил.

– Где муж?

А я говорю:

– Там, где и вы.

Так я ему говорю. А он:

– А почему мальчику только год? (Маленький был у меня.) Почему киндэр малый?

А я говорю:

– Что, только с мужем можно, а без мужа нет?

А он:

– О-о, матка!

Ну, и он тогда в хату зашёл. Обошёл, обошёл, а потом говорит:

– Воды!

А я думала, что «вон!» Я тогда хватаю детей, выхожу вон, а он говорит:

– Не, матка, воды дайте рэнки[72] мыть.

Ну, я тогда воды в таз налила, полотенце повесила. Он руки помыл. И тогда ведёт меня в другую половину за перегородку, чтоб я кровать постелила. О, холера! Ещё чего!.. А это они раненого принесли в хату. А это врач, видать, был. Потому что он же перевязку ему делал. Тому немцу. Тогда я ему постелила. Правда, он сказал убрать всё чистое, покрывало с кровати, только простыню я оставила. Они положили, перевязали. И сейчас его понесли на носилках опять…

Ну, а я вижу: горит уже Андреев ток. А тогда давай уже из хаты выносить – тряпки какие, одёжу. Сюда – в сад.

А тогда уже меня за детьми не пускают в хату. Я стала просить, что у меня ж дети малые в хате. Они меня пустили. Я этих троих детей взяла и вышла на улицу.

Ну, тут мужчин в один ряд поставили, а баб – в другой. Мужчин впереди погнали, а нас позади уже. Некоторые попрятались, а мы…

Мужчин погнали в одну сторону, а нас – в магазин заперли. И сидели мы там с воскресенья до среды. А в среду уже рано самолёт прилетел и нас уже выпустил. Пришли домой.

Ну, что пришли – когда уже всё побито, сожжено…

Вопрос: – А как вышли, так что вы тогда видели?

– Ай-яй-яй! Как мы только вышли, дак один через одного летели. Сами не знали, куда нам бежать. Вы знаете, сидели с воскресенья до среды. Не пили и не ели. А дети малые. Я ж не знаю, год моему малышу был или ещё нет. Он теперь живёт в Пинске, мой сын.

Вопрос: – А потом вы пошли на то место, где мужчин убили?

– Доставали мы их. Кто кого узнает, тот того и достанет. Мы своего брата достали только вот так – от поясницы по колени…»

Убиты мужчины, хозяева, отцы, братья, мужья, сыновья.