Я из тех, кто вернулся

Прошла недолгая пауза в поединке между горсткой русских парней и бандой душманов. Приготовившие мастерскую засаду духи вдруг осознали позорное поражение за истекшие минуты скоротечного боя.

Авангардная группа, казалось бы, обреченных на смерть «шурави», несмотря на огненный мешок, устроенный для вертолетной пары, несмотря на уничтоженные, обращенные в пепел борта, все же закрепилась на плацу, ушла в землю, выставила стволы автоматов и пулеметов, и теперь только прямой рукопашной атакой можно было выцарапать этих упрямых русских из распаханной пашни.

Но только душманы не любили рискованные рукопашные атаки против «шурави», особенно из авангардных групп. Да и как любить их? В рукопашной «шурави» дрались особенно ожесточенно, не на жизнь, а на смерть… И даже эти потрепанные в жестоком огне, брошенные в полном одиночестве, оторванные от полка мальчишки в прямой рукопашной схватке представляли грозную силу.

Шульгин понимал, что поножовщины с духами можно не опасаться. Но, предвидя ураган душманского огня, готовый обрушиться на них в отместку, приказал всей группе залечь на дно окопов. В сложившейся ситуации только ему одному и можно было сравнительно безопасно наблюдать за картиной боя из-за надежного бруствера вертолетной лопасти.

Действительно, душманы обрушили на них настоящий огненный шквал. Весенняя пашня закипела от горячего свинца. Воздух зазвенел от визгливого разноголосья летящих пуль. Клочья горьковатого, душного дыма неслись от останков павшего вертолета, все еще мешая духам вести настоящий, прицельный огонь.

Шульгин видел, как душманы пытаются поднять на станок смертоносный ДШК, и только этот страшный объект и держал на прицеле своего автомата. 500-метровое расстояние было очень удобным для его «калашникова». Шульгин любил такой дуэльный барьер.

Поднимались над черными валунами, камнями разваленной кладки пестрые халаты душманов, и летела неожиданная шульгинская очередь, короткая, всего в две пули. Шульгин перекатывался на другую сторону бруствера, а за каменной кладкой на другой стороне ущелья раздавались гортанные крики. Выстрелы, видимо, были меткими.

Две пули – оптимальное число для автоматной очереди, этому Шульгина учил его первый «афганский» командир в учебном спецполку Туркестана, готовивший к отправке «за речку» пополнения солдат. «Третья пуля уже идет вразнос, отклоняется от цели, это лишняя трата боеприпасов, – учил его бывший ротный. – К тому же длинная очередь – лишняя опасность засветить, открыть свое положение. Чем меньше времени ты на виду у противника, тем меньше времени даешь ему на прицеливание. Если укладываешься со своим выстрелом в 1–2 секунды, нормально… Припозднился немного, и ты уже «трупешник».

И Шульгин быстро выныривал из-за своего укрытия, стрелял, нырком уходил в землю и зычно выкрикивал команду «лежать!» поднимающимся над окопами головам своих солдат. Участие всех его ребят в этой неравной огненной схватке было излишне.

Возможно, Шульгин вообще неверно понимал смысл боевых действий в этой необычной войне без фронтов и правил. Для него главным значилось сохранить подчиненных в самой опасной ситуации. Вопреки жестоким обстоятельствам сохранить живыми, оставить в боевом строю, возвратить на «большую землю» к долгожданному солдатскому «дембелю». Этот простой смысл так прочно вошел в сознание Шульгина, что невозможно было убедить его напрасно жертвовать жизнями своих ребят во имя взятия какой-либо безымянной высоты или какого-то важного афганского укрепления. Взятые высоты и укрепления все равно приходилось возвращать обратно хозяевам. Такие победы не имели в глазах Шульгина серьезной цены.

Победа не всегда измеряется количеством взятых высот. И все же в самые горячие места часто посылали старшим именно Шульгина. Возможно, за то, что он умел обходиться минимальными потерями. Возможно, подобный смысл боевых действий в необъявленной войне видели многие офицеры в Афганистане. Но встречались среди них и бездумные растратчики чужих жизней…

– Метель-один! Я Основа, прием! – раздался в эфире нервный голос начальника политотдела подполковника Замятина, постоянно взвинченного человека с неизменными претензиями ко всем офицерам полка. – Доложите о моральном состоянии личного состава.

Шульгин, только что поймавший в прорезь прицела поднимающихся духов и нажавший на курок с невольным рывком, выругался – очередь сорвалась.

Он нехотя сжал тангенту и ответил:

– Основа! Метель-один! Докладываю… Моральное состояние группы на пределе. Вокруг гарь от сгоревших «вертушек», до сих пор падает пепел. Сами не можем поднять головы. А теперь, извините, не до разговоров. Идет бой. Прерываю связь. Прием!

– Метель-один! – зашипел в ларингофонах неприязненный голос. – Приказываю немедленно поднять моральное состояние группы. Не забывайте о своем партийном долге. Вы – прежде всего политработник, замполит стрелковой роты. И это вам не просто шашкой махать…

Шульгин снова беззвучно выругался.