Я к Вам пишу...

Олюшка, княгинюшка, здравствуй, моя хорошая. Пишу тебе, а сердце замирает. Не с кем мне посоветоваться больше. Хорошо бы, конечно, с глазу на газ поговорить, но дела задерживают меня в Веселом, и когда на Москву ворочусь, не ведаю, да и ты все равно в столице обретаешься, а к нам ехать и думать забыла. Не в обиду это, не думай, ни Боже мой, просто дело тут такое приключилось, что отлагательств не терпит.

Помнишь, писала тебе в запрошлом годе про декабриста ссыльного, что письма мне пишет, мы потом с тобой еще говорили по зиме, как бы с матушкой его знакомство свести? Так вот в письме очередном, что от него пришло, вспомнил он, как девочку спас из усадьбы горящей, в наших смоленских землях. А меня ведь тоже из имения офицер спас, когда крестьяне наши пожар устроили. Дома никого, окромя меня и не было – папенька с ополчением где-то, братцы в столице в корпусе обучались, да и маменька с сестрами как уехали к tаntine (тетушка, (фр.)), так и не вертались назад. Я тогда с ними не поехала – маменька за что-то осерчала и наказала меня. Мне-то только в радость, не особливо я тетушку жаловала. Да вот оно, вишь, как повернулось.

Потом-то говорили, когда папенька дознание старосте учинил, что все думали – никого в доме, с матушкой я уехала. Не знаю, Оленька, взаправду то, али нет. Сама-то я вообще плохо помню все отрывками – болела долго, во сне мне пожар тот снился, кричала. Маменька, как возможно стало, в Карлсбад меня отвезла, на воды. Да ты помнишь то, как раз там и познакомились же. В те поры у меня все еще на памяти было – только-только забывать стала, вот и не стали рассказывать, да и маменька моя матушку твою пугать не хотела, она ж в тягости была. А ну как скинула бы младенчика-то.

Так крестьяне наши усадьбу-то и подожгли, чтоб французу не досталось, а я спала на антресолях. Очнулась от криков. Смотрю – горит. Пройти может и можно, да только спужалась сильно, и никуда не могу, а дышать тяжко. Окно растворила и кричу, о помощи зову. Испугались оне, забегали, а дальше плохо помню. Только что офицер какой спас. На коне ехали до Урочищ как раз, Боборыкина графа имения. Там меня графиня старая в карету к себе взяла и на Москву довезла к матушке. Ехали долго, по дороге-то мне худо стало совсем. Как падучая приключилась, это мне маменька потом рассказывала. Боборыкина Марья Кирилловна, Царствие ей Небесное, она меня и выходила, доктор ее. Он потом какое-то время нас на Москве пользовал, он и на воды ехать велел.