Я к вам пришел!

Цимбала ввели в камеру без вещей. На нем были сапоги, бриджи, гимнастерка с расстегнутым воротом, без ремня и знаков различия. Он сказал, что сидит давно, взят вне дома, что это уже третья его камера в Бутырской тюрьме. Худой, большеротый, с пышной шапкой волос, с этаким казацким чубом, спадающим на лоб, с множеством красных прожилок на лице и дряблой шее.

Как ветерану тюрьмы, ему выгородили место на нарах. Как не имеющего денег и не получающего передач, подключили к комбеду.

Цимбал оказался человеком общительным, охотно давал советы новичкам, как вести себя на следствии, как держаться. И в иных ситуациях и делах охотно давал советы. Спросил как-то меня, давно ли сижу, в чем обвиняюсь. Доверяя его большому тюремному опыту, я рассказал ему всю свою нелепую и горькую историю. Высказал опасение, не попал ли сюда и мой друг, школьный товарищ. Боюсь, сказал я, чтобы не сломали его, не заставили клеветать на себя и других.

— Как его фамилия? - спросил Цымбал.

Я назвал.

— А зовут как?

— Олег, - сказал я.

— Боже мой! Так я недавно из той камеры. Мы рядом лежали. Отличный парень. Мы с ним как родные братья были. Не знаю как сейчас, а когда я уходил, он еще держался. Между прочим, на всякий случай, мы с ним условились давать весть о себе. В тюремной бане, в нижней левой дверной петле второй дезокамеры большая щель. Можно вложить записку, мы с ним проверяли. Воспользуйся, если хочешь, - сказал Цимбал, переводя разговор на другую тему.

Я загорелся этой идеей. К ближайшему банному дню заготовил записку, в ней призывал друга мужественно держаться, не поддаваться насилию, не писать "романов". В первый же банньй день я раздеваться не торопился и развешивать свою одежонку пошел ко второй дезокамере. Незаметно сунул записку в левую нижнюю петлю. Она оказалась вполне подходящей для этой цели. Дня через два после бани меня вызвали на допрос.

В кабинете следователя сидел незнакомый мне человек, рослый блондин средних лет. Лицо его показалось мне даже симпатичным. Он спросил мои фамилию, имя, отчество. Выслушав, представился:

— Капитан Новиков. Садитесь, - сказал он.

Я сел напротив на единственный в кабинете стул и напрягся в тягостном ожидании.

Следователь молчал. Он меня разглядывал. Рот его чуть скривился в усмешке. Мое волнение усиливалось. Капитан Новиков смотрел на меня, не сводя глаз. И молчал. Я, ошарашенньй этим молчанием, сидел потупясь, изредка бросая недоуменный взгляд на следователя. Когда это молчание стало для меня нестерпимым, я поднял глаза и стал так же, в упор смотреть на него. Тогда он сказал:

— Что же, Борис Николаевич, двух дней не прошло после бани, а борода у вас до пояса?!

Я посмотрел на него ошалело.

— Так, глядишь, и вши заведутся, дезокамеры у нас плохо работают, - сказал он с усмешкой. Тут меня как током пронизало, я сразу подумал о моем тайном письме.

— Я понял вас... - сказал я сконфуженно, не закончив мысли.

Новиков не спросил, что я понял. Он как бы пропустил мои слова мимо ушей.

— Ну давайте рассказывайте, Борис Николаевич, - сказал он, уже на меня не глядя.

— О чем? - спросил я.

— О своей контрреволюционной деятельности.

Все начиналось с начала... Услышав эти, опостылевшие мне слова, от досады и горечи я отвернул лицо в сторону.

— Я не занимался контрреволюционной деятельностью, - сказал я.

— Тогда рассказывайте, как не занимались!

Я молчал. Подождав немного, Новиков положил передо мною несколько листков бумаги.

— Пишите! - сказал он, вставая. И вышел из кабинета. Я посидел перед бумагой в раздумье, потом один лист сложил в несколько раз и сунул в карман. Взял ручку, обмакнул в чернила перо и в который раз стал писать о том, как я не занимался контрреволюционной деятельностью. Исписал своим крупным, неорганизованным почерком неполный лист и подписался.

Вошел Новиков, спросил:

— Написали!?

— Написал, - сказал я, тоскливо думая о том, что сейчас последует.

Новиков взял мой листок и, не читая, кинул его в папку. Он вызвал надзирателя и велел отвести меня в камеру. Когда я переступал порог кабинета, Новиков окликнул меня:

— Одного листа бумаги вам хватит на письма?

— Хватит, - сказал я, краснея.

— Ну, ну! - сказал он.

Я уходил из кабинета следователя озадаченный и смущенный. "А где же "мой" Радченко? - думал я, - мой следователь, пытавший меня на Лубянке? Радченко, который ставил меня к стене и бил сапогом в живот и ниже, Радченко, обломавший на мне подлокотник своего кресла, Радченко, матерщина которого была изощренной. Где Радченко и почему Новиков?" Это не давало мне покоя.

Когда меня завели в камеру, я с ходу направился в ту часть ее, где обитал Цимбал. Я шарил глазами Цимбала и не находил его. Я спросил о нем у соседа.

— Да вот недавно только вызвали на допрос.

До отбоя Цимбал с допроса не вернулся. Не вернулся и завтра, и послезавтра...