Я к вам пришел!

Прошло более полумесяца. Значительная часть камеры успела смениться. Оставшиеся уже стали забывать Владиславского, занятые собой, оглушенные тем, что происходило внутри и вокруг них.

Однажды приоткрылась тюремная дверь и в камеру кого-то втолкнули. В сгорбленной фигуре, завернутой в грязную, мятую шинель с поднятым воротником, в едва державшемся на ногах человеке, трудно было узнать Владиславского. Но это был он...

Я уступил ему свое место старожила на верхних нарах под окном с форточкой.

— Где вы были? — первое, что спросил я у него.

— В карцере, — ответил он. Недолго оставался Владиславский в камере. Дня через два или три его вызвали с вещами. Лидеры камеры склонялись к тому, что его перевели в Лефортово, в тюрьму для военных.

Владиславского я больше никогда не встречал и не слышал о нем ничего. Но забыть, почему-то, его не могу.

РА3ГРОМ

Как ветерок по хлебному полю, пробежала весть по нарам: в камере новенький - прообраз легендарного командира партизанского отряда из романа Фадеева "Разгром". Здесь его опознали. Камера заволновалась, каждому хотелось взглянуть на персонажа из современной литературной классики. И тем, кто даже не слышал о "Разгроме" Фадеева - тоже хотелось. Раз все стремятся видеть, значит он того стоит. Кроме всего - новенький, а это уже свежие новости с воли.

Я не только проходил "Разгром" в школе, но и читал. Образ Левинсона в моей памяти был свежим. Я приготовился увидеть бородатого, сутулого человека с угрюмым лицом.

Возле окна на нарах в кольце любопытных и любознательных стоял человек небольшого роста, стройный, пропорционально сложенный, в синем костюме - тройке со срезанными пуговицами. Зачесанные назад, седеющие волосы еще вились, лицо было недавно выбрито и еще не поросло тюремной щетиной. Он принадлежал к породе светловолосых и светлоглазых евреев. Было похоже, что создавая его, природа не торопилась и не проявляла небрежности. Черты лица были приятными, а выражение - строгим и настороженным, как у всякого человека без чувства вины, первый раз попавшего в тюремную камеру.

Если в тридцать седьмом в суете будней что-то и доходило до нас о противоестественных масштабах шпионажа, вредительства, диверсий и прочего, поразившего нашу державу, все же, когда попадешь в тюрьму сам, на первых порах уверенно читаешь на лицах сокамерников печать бесспорной виновности, преступности. Ты-то здесь по недоразумению, что яснее ясного. Утром все выяснится и тебя отпустят, естественно. Так что с публикой этой держаться следует с осторожностью, взвешивать каждое слово.

Думаю, Певзнер[2] (такая настоящая фамилия партизанского вожака Левинсона) на всех нас смотрел именно такими глазами. То что он прототип Левинсона - не возражал. Его ответы на наши вопросы были односложны и уклончивы. О Фадееве он вообще отказывался говорить.

Пробыл в нашей камере Певзнер недолго, его куда-то забрали с вещами. А камерные эрудиты и книгочеи еще долго гадали, в какой из соседних камер сидит Метелица, второй главный персонаж романа "Разгром", точнее - его прообраз. А скептики полагали, что именно по доносу или оговору Метелицы и попал сюда Левинсон.

ПАНАЕТ КИРЬЯКОВИЧ КИРТИДИ

Панает Киртиди - балаклавский грек, он же - лучший бутербродчик Москвы. Так аттестовал его другой грек, седоголовый и толстый Иониди.

Панает принимал похвалы земляка гордо, с достоинством. Он не отрицал своего первенства в деле и считал его по праву заслуженным.

Высокое искусство Панаета Киртиди заключалось в том, что он нарезал ветчину, колбасу или балык для бутербродов, которые в те годы были весьма популярны, к тому же доступны, так быстро, ровно, красиво, а главное - тонко, как не удавалось ни одному из его коллег. Из равного количества продуктов он умудрялся сделать в полтора-два раза больше бутербродов, нежели другие бутербродчики. Он своим искусством гордился, коллеги же восхищались им и завидовали.

Киртиди был маленьким, жилистым, резким в движениях. Его небольшая голова сидела прочно на крепкой шее. Густые черные волосы опускались на низкий лоб. Тонкие, чуткие ноздри небольшого с горбинкой носа были подвижны. Губы казались чуть вывернутыми. Глубоко посаженные черные глаза напряженно блестели. Именно таким почему-то в то время я представлял себе бедуина, аборигена знойной пустыни. Одновременно он был похож на небольшое, но хищное и дерзкое животное, этот Панает Кирьякович.

Киртиди обвинялся в шпионаже в пользу одной из иностранных держав. Какой именно - ему пока не сказали, требуя, чтобы он сам назвал эту державу. Но он пока еще не назвал, он тоже не знал ее.

 В узких кругах своей профессии Панает Киртиди был больше известен как Шестипалый. У Панаета на левой руке было два больших пальца, один - нормальный, второй чуть поменьше сбоку. Эта рука его тоже казалась хищной, пальцы близнецы напоминали клюв ловчей птицы. В камере многие называли его Шестипалым. Панает отзывался. Некоторые, называли его Семи и Восьмипалым, от избытка чувства юмора. Он отзывался тоже.

КУРОЧКА РЯБА