Я к вам пришел!

Случалось, что в комнате кто-нибудь крепко выражался, например, поминая мать, весьма популярную в нашем Отечестве. Однажды Яков Михайлович задумчиво произнес:

— Похоже, что это выражение берет начало из древнееврейского.

Мы были удивлены и обижены за посягательство на приоритет. Он взял листок бумаги и написал это выражение по-древнееврейски. Прочитал его вслух. Подумав немного, добавил:

— Похоже, что так.

Вряд ли это льстило его национальному самолюбию. Националистом он не был. Помню, в стране шла борьба за шахматную корону между Ботвинником, Смысловым и Бронштейном. Кто-то спросил Уманского, так, на подначку, кого бы из них он хотел увидеть победителем. Яков Михайлович ответил в тон вопросу:

— Ботвинника или Бронштейна. Мне все равно. Уманский работал паталогоанатомом в Магаданской областной больнице. Морг, секционная и кабинет врача находились в одном с медицинской лабораторией здании в разных его половинах.

Когда я поступил на работу в лабораторию, за мной закрепили старинный бронзовый цейсовский микроскоп и сказали, что этот микроскоп привез с собой из Москвы Яков Михайлович Уманский в надежде, что здесь, на Севере, сможет заниматься научной работой.

Много позже, когда Яков Михайлович уже ушел из жизни, вдруг выяснилось, что в его рабочем шкафу стоит микротом — прибор для гистологических срезов — могучее средство в диагностике. Сменившая Уманского молодая врач Р. И. Барсова решила заняться гистологией. Благо дело, одна из клинических лаборантов Нина Александровна Васильева до лагеря в Москве работала в производстве гистологических препаратов на предприятии, выпускавшем наглядные медицинские пособия. Микротом Уманского обрел вторую молодость и, возможно, служит и по сей день. А каким нужно было обладать мужеством и энтузиазмом, чтобы тащить на себе два тяжелых прибора в край вечной мерзлоты и непуганых куропаток.

Яков Михайлович был человеком немногословным и сдержанным. Никогда на людях не касался политики, уходил от этой темы. Со мной был откровенен. Если нам случалось оставаться в комнате одним и разговор касался острых тем, Яков Михайлович замечания свои высказывал весьма односложно, но веско и образно. Лаконизм и образность приводили меня в восхищение. С ранней юности я был ярым поклонником афористичности речи.

Человек высочайшей культуры, образованности, Уманский владел в совершенстве основными европейскими языками. Теперь же на склоне лет находил еще время для изучения грузинского языка и говорил, что язык этот ему все больше и больше нравится. Нас, серых, все это поражало и казалось причудами. Слишком велик был разрыв между нами и им!

Из древних языков Уманский знал древнегреческий, латынь, древнееврейский и арабский. На книжной полке, иногда на кровати его я видел крошечную книжечку размером меньше записной — это был Коран на арабском языке. Давно, еще до тюрьмы Коран вызывал у меня интерес, притягивал какой-то таинственностью, но в моем окружении не был доступен. Я расспрашивал Якова Михайловича о Коране, о сути его. Он пробовал мне объяснять, добавляя при том, что комментарии к Корану во много раз превосходят по объему Коран.

— Вашим будет этот Коран, — говорил он, — изучайте арабский.

Я тяжело вздыхал. За городом у меня была семья, дочь и жена, в городе работа и учеба в УКП технического вуза. Недавно лишь я рассчитался с математикой и глядел на Уманского, не утратившего к ней интерес, с большим удивлением. Не до арабского было мне.

20 сентября 1951 года в день смерти Якова Михайловича, вернувшись с работы домой, я узнал о случившемся. Комендантша уже успела убрать его вещи, постель и книги. Только серо-зеленый квадратик Корана в потертом и засаленном коленкоре сиротливо лежал на тумбочке, видимо, не признанный вещью, достойной сохранности, ценности. Я раскрыл его, поглядел на кружевную арабскую вязь письма, хранящую свою тайну, и, как память о Якове Михайловиче, взял" себе, боясь, что уборщица выбросит. Я хранил его 18 лет, а уезжая из Магадана, подарил Коран Алику Мифтахутдинову, молодому магаданскому прозаику, также мечтавшему тогда о Коране.

Говорили, что на похороны Якова Михайловича приезжала дочь. Я не видел ее. Позже я узнал, что приезжала не дочь, а ленинградская племянница Люба. Дочь Елизавета, отказавшаяся от отца после его ареста, в переписке с ним не состояла и на похороны не поехала. Сусанна, любившая отца и помогавшая ему, поехать в Магадан не могла по многосложному своему нездоровью. Такой путь был ей не под силу.

Яков Михайлович Уманский — выходец из семьи потомственных раввинов, из тех евреев, что при Екатерине Второй переселялись из Испании в Польшу, из Польши в Бессарабию и на Украину. Родился Яков Михайлович в 1877 году в Кишиневе. В Черкассах окончил частную гимназию, находясь на частной стипендии. Его сестра Вера училась в той же гимназии, также будучи стипендиаткой.

Высшее образование Яков Михайлович получил еще до первой мировой войны 1914 года. Медицинское — в Сорбонне, математическое — в Лозанне.