Я к вам пришел!

Теперь о доме. Дом, который сносят, послужил людям на совесть. Когда-то, очень давно, в этом доме был госпиталь Колымполка. Колымполк, тоже очень давно, перевели на Левый берег за поселок Дебин. После этого дом отдали Сануправлению под общежитие медработников. Моя жена врач. Девять лет, начиная с пятидесятого, мы прожили в этом доме, в доме номер восемь по улице Пролетарской. Первое слева окно — это окно комнаты номер тринадцать. Моя семья жила в этой комнате. И, надо сказать, мы были счастливы. У нас была работа, которая доставляла нам радость. У нас росла дочь. Из этого дома, из этой комнаты она пошла в школу. В этом доме было водяное отопление, холодная вода, общая кухня и туалет общего пользования. Кто спорит, что отдельная квартира со всеми удобствами и горячей водой — это лучше! Дом на Портовой, девять — дом медицинских работников. Он строился методом народной стройки. Я отработал на его строительстве 270 часов. Сейчас в этом доме у нас однокомнатная квартира.

Я рад, что давно обветшавший и хорошо послуживший дом сносят. На его месте поставят большой, каменный, многоквартирный со всеми удобствами, и люди, которые въедут в него, будут рады. Я сфотографировал окно и через него свою комнату. На память! Мальчишки бегали по коридору, я видел их. Еще я сфотографировал те два дерева, в посадке которых принимал участие двадцать два года тому назад. Мне очень жаль их, вряд ли при строительстве нового дома они уцелеют. Что же касается моих обвинителей, — я посмотрел на них внимательно, — у меня нет к ним претензий. Это люди с развитым чувством гражданского долга и высокой бдительности, высочайшей, что заслуживает глубокого уважения.

Я глянул на моих обвинителей и прочитал на их лицах смешанное чувство: досады от того, что охота сорвалась, и гордости от моих комплиментов. Думаю, что преобладало — первое.

— Вы можете идти, — обратился офицер к свидетелям. Они неторопливо поднялись. И было видно, что людям с развитым чувством гражданского долга очень не хочется уходить. Когда они вышли, я закончил свое объяснение возгласом: «Вот так!..» — и хлопнул себя ладонями по груди. И в этой позе замер. Я пощупал левой рукой куртку, полез в карман и вытащил оттуда «корочки» — это было удостоверение члена народной дружины завода. Я положил его на стол перед офицером. Глянув на удостоверение, он поднял на меня глаза. Не берусь передать все, что они выражали.

— Извините, что так получилось, — сказал он сухо.

—Ну что вы! Все в порядке, — успокоил я его. — Все ж лучше перебдеть, чем недобдеть. Я так думаю. Мне можно идти?

— Да, да, конечно, — сказал дежурный офицер.

— Пустят без пропуска?

— Я вас провожу.

И проводил меня до тяжелых дверей КГБ.

Выйдя на улицу, я вздохнул полной грудью. Приятно выходить из этого дома. Приключение меня очень взбудоражило. Домой я пришел весьма возбужденный и сразу стал рассказывать домочадцам о своем прощальном визите к Галине Борисовне. Так называют в народе это учреждение, поскольку произнесенное вслух «КГБ» вызывает у окружающих настороженность.

За несколько дней до отъезда в Москву я зашел в отдел кадров за своей трудовой книжкой. Готовила ее Полина Трубочкина — инспектор отдела кадров, женщина славная, доброжелательная. С ней мы договорились, когда мне зайти за книжкой.

— Ой, Борис Николаевич, — сказала она, — заканчиваю, осталось немного. Все ваши премии, награждения, рацпредложения записать надо — получается целый вкладыш. Вы зайдите через полчасика или посидите у нас вон за тем столом, я газет свежих дам.

Я остановился на последнем варианте. Сев за стол, я окинул отдел скучающим взглядом, в углу у шкафа с документами заметил читающего что-то незнакомого человека, которого на заводе никогда не встречал. Невидный такой мужичок, с лицом, не остающимся в памяти.

Полина закончила возиться с моей книжкой значительно раньше и, довольная собой, подошла ко мне:

— Вот, Борис Николаевич, я все сделала, все записала, почти за двадцать лет! И вкладыш вшила. Ну, а когда вы собираетесь лететь?

— Да на той неделе, наверно.

В это время я услышал голос за спиной:

— А удостоверение дружинника надо сдать, между прочим.

Сказано это было с твердой интонацией. Я оглянулся. Передо мной стоял человек с незапоминающимся лицом. Он смотрел на меня со вниманием и укором.

— А вам это зачем, — спросил я его, — добро такое?

— Это товарищ из КГБ, — представила его Полина, — он курирует наш завод.

— Ах, вот оно что! Понятно.

Мне стало понятно, что мой воскресный визит не остался без перепроверки и обсуждения. Подумал: «Интересно, какой толщины мое досье?»

— Буду идти мимо — занесу, — сказал я примирительно.

— А куда вы едете? — спросил он.

— В Москву.

— В Москву?! В Москву? — переспросил он. И на лице его выразилась такая тревога (за Москву, очевидно), такая растерянность, такое напряжение мысли, что я за него испугался.

— А что вас так тревожит? — спросил я. — За меня боитесь или за Москву? Еду туда, откуда вы меня привезли, — домой еду. А за Москву не волнуйтесь, я ее тоже люблю.