Я – хищная. Возвращение к истокам (СИ)

Война. Верю ли я, что это происходит на самом деле? И Андрей теперь… Как? Что… Кто мы?

– Богдан был отличным парнем, – сказал он тихо. Глаз открывать не стал, так и лежал зажмурившись, и ладонь обмякла в моей руке. – Мы с ним прошлую войну прошли плечом к плечу. Он почти не убивал, жалел хищных. Пару раз давал уйти целому племени. Я его прикрывал, как мог… А потом Мишель… Мишеля он тебе простить не смог.

– Хочешь сказать, я должна простить ему Аллу? Алла погибла сегодня! – взорвалась я.

– Ничего я не хочу сказать, Полина, – устало ответил Андрей. – Я знаю его другим, и мне тяжело смотреть на то, что происходит. Охотниками так просто не становятся…

Верно, не становятся. Нужно потерять. Отчаяться. Разозлиться. Сойти с ума от горя. Только так можно заполучить благодать, пройти испытания богов и доказать, что ты достоин.

Чего? Убивать?

Ведь теперь я знаю, что все они – лишь слабая тень Хаука. Полуразвоплотившиеся духи, туман, ничто. А вот он… Его светящиеся щупальца, живая, первородная ярость, взгляд, сбивающий с ног. Он достоин, его сами боги послали.

Выстоим ли мы? Есть ли шанс?

– Мне все равно, – глухо сказала я и убрала руку. – Если Богдан еще раз нападет, я его убью. Потому что сейчас мне не до жалости. Первые идут.

Немая сцена. Андрей с вытаращенным глазом – второй заплывал с каждой секундой все больше, и щека опухала, сползая вниз. И ведь не поможешь ничем – охотник. Лекари хищных тут бессильны, а то я бы уже прислала Элю.

Нужно и правда унести Андрея из этого свинарника. В конце концов, я здесь хозяйка, и имею право…

– Как… Первые? Куда идут?

Дурацкая ситуация. И рассказать бы: о Креге, о смерти Барта, о портале. О видении. Но почему-то не получается. Только хихиканье истеричное и ком в груди. Тяжелый, давит.

– Хаук, представляешь?! – Я встала и отвернулась, торопливо стирая слезы и глупую улыбку – полустраха, полубезумия. – Чертов Хаук. Лив. Херсир и Гарди. Они…

– Первые… существуют? – совершенно искренне удивился Андрей. Хотела бы я уметь так искренне удивляться. И верить в лучшее.

От будущего веяло бедой. Неотвратимостью. Тяжелыми решениями. Болью. Потерями. От ощущений этих щемило в груди. Наверное, все же усталость, не хочется верить в плохие предчувствия. Нужно выспаться. Но сначала устроить Андрея.

– Я сама не верила. Но лично видела, как открылся портал. А потом видение. Лив и Хаук. Они придут, Андрей. Скоро.

Андрей молчал долго. И я молчала. Снег мягко ложился на подоконник, в коридоре прошаркали чьи-то шаги. И снова стало тихо, словно дом уснул.

– Твой муж, – наконец, тихо сказал охотник, – ненавидит нас всех. Ему нравится убивать, и когда он дерется, в нем живет зверь. Он бы и меня, наверное… если бы не Влад.

Я кивнула.

– Поэтому я и просила Влада. Но Эрик не зверь. Он просто… запутался. Но я помогу ему, и все будет хорошо.

Знать бы тогда, как оно будет. Но я не знала. Потому и верила, что все у нас получится.

На другой комнате для Андрея я настояла. И взгляд Эрика – недовольный, с вкраплениями рождающейся злости – выдержала. Скади удивились, конечно, но спорить не стали. Лишь молча качали головами и понимающе кивали шепоткам Лары – защитница с удовольствием делилась с соплеменниками воспоминаниями о моих похождениях.

Впрочем, мне было плевать. Лишь добравшись до спальни, я упала на кровать – как была, не раздеваясь, и провалилась в сон. Снился мне Хаук. В этот раз он не пугал, и вообще никому не угрожал. Стоял на горе молитв и всматривался вдаль – туда, где в закате предусмотрительно быстро скрылся Херсир, оставив ар и прошлую жизнь. Лицо охотника еще не хранило отпечатков страшных битв – гладкое, не испорченное шрамом, солнцем и ветрами, лицо молодого палача. И лишь глаза, зоркие и прищуренные глаза сокола, выдавали в нем убийцу.

А под утро мне приснилась Алла. Сильная амазонка в костюме из кожи, на поясе – короткий меч, на голове – повязка из темного хлопка. Она улыбалась пустыне в хельзе, а за ее спиной готовая драться выжидала армия хельинов. Был ли этот сон вещим? Я не знала и вряд ли когда-нибудь найду Аллу в хельзе.

Призрак Аллы мучил меня долго. Просыпаясь ночью, я утыкалась в пропитанную липким потом подушку и душила рыдания, рвущиеся из груди. В такие моменты кровать все чаще оказывалась пустой и холодной, Эрик возвращался под утро – усталый и задумчивый. Целовал меня в лоб и долго лежал, обнимая, а я замирала пойманной птицей с израненным крылом.

Мне не хватало его и почему-то казалось, подсознательно он все же винит меня в смерти Аллы. После похорон он долго стоял над ее могилой, забросанной белыми цветами. А когда мы уезжали, задержался – ненадолго, на несколько минут – у двух сглаженным временем холмиков, припорошенных снегом. “Божена” и “Эдмунд” гласили таблички.

Родителей Эрик так и не отпустил.