Я – хищная. Возвращение к истокам (СИ)

А потом меня вяли за руку, и в вены хлынула ваниль. Она текла в меня, сквозь меня, смешиваясь с моим собственным кеном, а потом передавалась в жилу Гарди. Секунда за секундой. И жила Гарди благодарно принимала эту ваниль. Стягивались рубцы, заживали язвы. Билось внутри него горячее, живое.

Я откинула голову назад и расхохоталась.

Сердце стучало, словно стараясь вырваться на волю, взломать ребра, вывернуть грудину. Выпорхнуть птицей – в небо, наливающееся свинцом. Вспороть низкие, вязкие тучи. Наполниться влагой небес, как кровью.

Шум в ушах стал невыносимым, виски стиснуло, по рукам от кистей до плеч пошли судороги. Кости ломало, выкручивало, и я, застонав, опустилась прямо на пол.

Меня тут же подняли, усадили на стул, предварительно сбросив с него тряпье. Укрыли пледом, сунули в руки чашку с карое.

Кто и когда его сварил?

Перед глазами мелькали люди, разговор сливался в неразборчивый фоновый шум, который мешал думать. Я откинулась на спинку стула, прикрыла глаза. Голова кружилась, в горле пересохло, язык распух и мешал дышать. Наверное, именно поэтому выдохи вырывались хрипом.

– Пей, – шепнули мне в ухо, и вдруг стало тепло – плечам, спине. – Нужно выпить, малыш…

От неожиданной ласки брызнули слезы – крупные, горячие. Я глотала обжигающий напиток, давясь, вновь глотая, облизывала соленые губы. Задыхалась. Дрожала, и теплая рука гладила по спине, успокаивая. Хотелось уткнуться носом в ключицу, туда, где бьется жилка – отголосок сердечного ритма. Ощутить себя в безопасности в кольце крепких рук. Спрятаться от всех и реветь, как ребенок.

Слишком много для меня. Всего так много, и все такое сложное, что не осознать. Не принять. Верить не хочется. Понимать, что идешь к тому, чтобы не быть…

Если только…

– Гарди! – возглас удивленный. В нем недоверие и надежда. – Ты…

Тишина. Молчание, которое льется за шиворот, щиплется страхом.

Что, если у меня не вышло? Что, если не хватило силы, кена?

Что, если…

Ясновидец выглядел… растерянным. Я поняла это, когда, наконец, смогла разлепить веки и сфокусировать взгляд. Гарди смотрел прямо перед собой, на пол, будто гипнотизируя полуистертый ковер.

– Нехорошо, – пробормотал он едва слышно. – Нехорошо все это.

Алекс Край поддержал чашку в моих руках, которую я чуть не выронила. Эрик шумно выдохнул, поднялся с корточек.

– Плохи дела, – подытожил Гарди и поднял на него глаза.

– Надежда есть? – сухо поинтересовался Эрик.

– Он придет за вами, – пафосно изрек Первый. – Он знает о ваших пророках и придет раньше, чем вы его ждете. Защита не выдержит, и когда он ступит внутрь, многие умрут. И тогда ты…

– Мы в курсе, – резко перебил Эрик. – Только в том раскладе не было тебя.

– Тебя сначала тоже не было.

– Ты можешь просить Хаука отступить! – бросил Влад. Он стоял у окна, в пол-оборота. Бледный, плечи опущены, дыхание прерывистое, рваное. Устал. Вымотался тоже, и ему бы кароэ сварить, да никто не озаботился…

– Кто я такой, чтобы просить Хаука? Он – посланник богов!

– Мертвых богов, – лениво уточнил Влад.

– Он не станет меня слушать. Хаук орудие, он пришел убивать, а не вести переговоры. Будущее туманно, но некоторые вещи я вежу четко.

Гарди выступил в центр, будто готовился произносить речь. Наверное, так оно и было, так как сказанное им имело некий сакральный смысл для всех собравшихся.

Наверное, нельзя переиграть судьбу. Видения провидцев почти всегда сбываются, и все, что мы можем – подготовиться. Не отсрочить, не избежать, но лишь быть готовыми. И когда видения пророчат смерть, нужно с ней смириться.

Никто у нас мириться не умел.

– Я видел Херсира на горе молитв. И тебя видел. – Гарди махнул рукой в сторону Лив, однако же взглядом ее не удостоил. – Набегалась. Придешь. И каяться будешь, как грешница. Твои слезы омоют камень, и земля примет твое подношение.

– Ты, – он повернулся к Мирославу, и вождь альва вздрогнул, будто бы не ждал внимания со стороны Первого, – потеряешь людей на этой войне. Многих. Но сам будешь жить. Однако, тебе не привыкать, верно?

Предсказания резали воздух, и напряжение пластами спадало на пол. Казалось, стены дрожат от слов Первого, от их правдивости и неизбежности.

Гарди повернулся к Глебу, и на миг мне показалось, мое сердце замерло, перестало биться. Если он сейчас скажет про смерть, клянусь, я его ударю!

– Стирающий грани за них не выйдет. Я вижу тихую бухту и клетчатые занавески на окнах, белую скатерть, цветы. Детскую колыбель в спальне. Ребенок будет сильным, и он будет видеть, как Гуди.

Сольвейг. А значит, Ника…

Додумать мне не дали. Гарди сыпал пророчествами, как горохом, швыряясь ими во все стороны.

– Ты сделаешь выбор и, наконец, простишь, – сказал он, повернувшись к Робу. – Прощение очистит тебя, но с той, на кого ты обижен, вас разведет время.

– Потерянная девочка станет смелой, – подмигнул Гарди Даше. – Хорошо, что у нее сильная кровь, иначе смелость привела бы ее к смерти. И осторожный мальчик это знает.

Даша побледнела, покосилась на Богдана и отвела взгляд. Впрочем, Гарди она уже не интересовала. Он посмотрел в нашу сторону и четко сказал:

– А ты умрешь.