Я хочу пламени. Жизнь и молитва

В этом году настала Пасха. На второй день у нас в доме появился вот этот самый Семен, и мы с ним согласились через два дня отправиться на богомолье в Киев. Здесь, со дня нашего выхода из нашего села Козинки, дивная, только что распускавшаяся весенняя природа подавляюще действовала на меня. Поля, леса, горы, рвы, долины, проселочные дороги, частые села, жаворонки, грачи, в воздухе крик перелетных птиц - гусей, журавлей, воркование горлиц, кукование кукушек, крик болотных чибисов и других птиц - все это бесконечно чарующе действовало на мою душу. На сердце у меня было легко и радостно. К такой торжественной внутренней моей радости присоединилась новая радость - то, что я, в лаптишках, маленький мальчик, иду далеко, иду на богомолье в Киев. Это чувство не было внутренним моим детским тщеславием, нет, это в некотором роде было какое-то моральное чувство радости. Симеон Самсонович днями был словоохотлив, а порою до вечера ни одним словом не перекидывался со мною. Но, говоря правду, я почти что и не имел нужды в беседах с ним, я в это время совершенно утопал в красоте природы и чувствовал себя до самозабвения находящимся среди бесконечных звуков, красок и форм и бесчисленных глаголов мира явлений. Ежемоментно слушая и понимая многоязычную речь природы, я совершенно истаивал от неописуемой в себе радости, я чувствовал, что я нахожусь не на земле, а на небе! И если за это время когда-либо и были во мне понижены чувства радости, внутреннего восторга, то исключительно только в ночные часы, когда входили в тот или другой дом на ночлег - это все равно что после бани погружаешься по шею в болотную грязь - такое я всякий раз переживал в себе тяжелое чувство. Но зато какое торжествующе-радостное настроение ощущаешь в себе, когда утром оставляешь ночлежный дом и снова входишь в весеннюю самую гущу красоты природы. <…>

Когда мы уже вступили в Малороссию, тут я еще сильнее, чем в своей Рязанской губернии, почувствовал влияние на меня богатства природы. Здесь я увидел много садов, грецкий орех, тополя, прекрасные груши. Но вот показалась наконец и великая колокольня Киевской Печерской лавры. Сердце замерло от радости! Мы все осенили себя крестным знамением, слезы появились на глазах. Мысли заклубились в голове: «Лавра, святые мощи, отец Иона…[16]»

Мы уже в Лавре. Народа - тысячи. Пришли мы в Лавру еще до начала Божественной литургии. Шли до нее двадцать один день. Вот ударил колокол, ударил второй раз, ударил и в третий. Народ, точно сибирский муравейник, зашевелился, зашатался, задвигался, каждый осеняет себя крестным знамением. Осенили и мы себя таким же крестным знамением, как и все, и тотчас пошли. Начали читать часы. Часы кончили. Отворились Царские врата, вышел средних лет невысокий протодиакон, сделал три поясных поклона и бархатистым приятным басом провозгласил: «Благослови, владыко!» Я сразу почувствовал себя переполненным каким-то восторженным умилением. Вот грянул хор: «Аминь». Ектенья с каким-то духовным чарующим благодатным переливом в голосе диакона, точно электрический ток, насквозь пронизывает, молитвенно пронизывает сердца молящихся. Певчие поют каким-то небесным мотивом «Господи, помилуй». Молящаяся толпа переполняется внутренним огнем молитвы. Пение становится все величественнее и величественнее! Вот после Апостола девятикратное «аллилуия». Ох, да что же это за аллилуия! Она своей мелодией, небесной мелодией прямо поднимает тебя с земли на небо, она из человека делает тебя ангелом, да каким еще ангелом, который прямо как будто предстоит у Престола Господня и слышит херувимское пение!

Вот диакон выходит, о, как торжественно он выходит читать Евангелие! Да он уже читает Евангелие. О, да как же он его торжественно читает! Его дивный бархатистый и приятный баритон с мистически-грустно-торжественными переливами самого благодатного божественного мотива прямо колеблет всю сущность человеческой природы, вскрывает самые сокровенные уголки твоей души и все твое «я» наполняет каким-то одухотворяющим восторгом молитвенной радости. Он окончил читать Евангелие. Народ плачет от его чтения. Я слышал, что этот протодиакон за такое дивное чтение во время службы непосредственно от царя получил золотую медаль, которую якобы сам монарх приколол на его грудь к стихарю. <…>

Я молился, рыдал и слушал, и мне казалось, что не достает этому небесному пению только одного голоса Самого Бога: «Кого мне послать и кто пойдет для нас?» И мне в это время хотелось сказать: «Вот я, пошли меня!» (Ис. 6:8).

О, лаврское пение, о, небесное пение! О, божественное пение! Кто только слышал пение Киевской Лавры, тот уже вкусил пение херувимов и серафимов. Но то время уже прошло, теперь от прежнего пения в сей обители не осталось даже и тени. Я от такого пения целый месяц ходил как пьяный! Днем и ночью я грезил им!