Я хочу пламени. Жизнь и молитва

– Так вот этот-то царь тоже есть хозяин над всем своим царством, над всей Россией. Бог же есть единственный хозяин над всей землей и над всем небом. Так вот, в этой молитве «Отче наш» говорится о том, чтобы все люди, все животные, все звери, и все птицы, и все бабочки, и все деревья, и самые день и ночь, и солнце, и вся земля, и все звезды, и все облака, и дождь, и снег, и тепло, и холод - все было такое хозяйство Божие, такая общая семья, чтобы во всем этом хозяйстве хозяином был только один Бог и никто другой, и чтобы в этом хозяйстве никакого греха и никакого зла не было, чтобы и самой смерти в нем не было и чтобы одна только была воля Божия, чтобы Сам Бог всеми распоряжался и всеми повелевал, и чтобы все и всё Его одного слушали. Понимаешь, мой мальчик? - спросил меня старец.

– Понимаю, - ответил я.

– Ты не устал меня слушать? - снова спросил меня странник.

Я промолчал. Тогда для перерыва все запели «Иисусе прелюбезный», потом «Достойно» афонское, затем «Помышляю день Страшный» и затем «Отче наш» - какое-то партесное, нежное. Я, слушая их пение, чувствовал, как слезы катились из моих очей, а внутри у меня было жарко. Кончили петь. Старец опять начал объяснять мне то же самое [про] «Отче наш».

– Так вот, дитя Божие, в этой молитве говорится о том, чтобы Бог Отец давал нам на каждый день хлебушка. Да, мой дружок, тебе дают хлебушка и молока, и кашу мама и папа, но им-то дает Сам Бог. Он, Батюшка, создал и рожь, и пшеницу, и овес, и просо, и гречиху, и картофель, и все, что мы едим и что называется нашим обедом и ужином. Говорю тебе, мой Жорж, - Он один всё это создал, и создал из ничего. Затем, дитя мое, в этой молитве говорится еще и о том, чтобы мы никогда ни на кого не сердились и не гневались, а всем все прощали и это делали только ради Господа. Вот если тебя кто обругает, или побьет, или возьмет у тебя что-нибудь, - ты на него не сердись и не злись, а скажи сам себе так: «Я ради Господа своим врагам все прощаю». Если ты будешь им все свои обиды прощать, тогда Господь будет любить тебя и прощать все твои грехи. А дальше в этой молитве Христос учит всех, чтобы мы все Ему всегда молились, и день и ночь просили Его, чтобы Он охранял нас от всякого зла, от всякого греха. Вот и все, мое дорогое дитя.

После сих слов странник поцеловал меня и сказал:

– Дети - воск, из них можно все лепить, особенно этот воск является мягким и нежным тогда, когда он еще находится в чреве матери своей, - (мама плачет), - великое, о, какое великое дело - христианское материнство! Все, что во время чревоношения думает и чувствует мать - все это передается в качестве живого материала, из которого и создается за все эти девять месяцев характер ребенка. Блаженна та мать, которая все время своего чревоношения предается пламенной молитве и чтению Евангелия! От таковой матери все дети будут Христовыми пророками. Пелагея! - быстро вскинув свои очи на мою маму, проговорил старец. - Молилась ли ты Господу Богу во время своего чревоношения этим мальчиком, чтобы Он, Всемогущий, сделал его Своим рабом?

– Молилась, горячо молилась Ему, все время молилась, - ответила моя мама, - чтобы сей мальчик мой целиком принадлежал Христу, чтобы он всю свою жизнь был верным Ему (сама опять плачет). Но вот моя скорбь, о, тяжелая скорбь: я боюсь, что в нем много может быть отцовского. Отец его не знал ни праздников Божиих, ни тем более самой моей беременности, - я понесла его приблизительно на исходе июля, так около двадцатого или двадцать первого числа сего месяца. Мой муж презирал мою беременность… просила, умоляла его… все нипочем… Вот чего я боюсь. Я думаю, что такое отношение к самой моей беременности послужило вредно для моего мальчика, для его характера и всей его будущей жизни.

Старец молчал, молчали и все.

После некоторого молчания сам дедушка Яков вздохнул и сказал:

– Да, сплошь и рядом мы, родители, с самого момента зачатия наших детей бессознательно делаемся детоубийцами!

– Да, Яков Петрович, это правда, - промолвил странник.

После сих слов всем и даже мне предложен был чай. После сего еще несколько пропели церковных песнопений, и я с мамой вернулся домой. Сна у меня не было. В моей детской головке сильно роились образы, которые в моем воображении то возникали, то исчезали, и в таком возбужденном состоянии я уснул. Проснулся поздно. Мама сидела у моего изголовья и чутко смотрела на меня.

– Мама, - проговорил я, - когда мы опять с тобой пойдем к дедушке Якову?

Мама вдруг бросилась целовать меня, и, вся раскрасневшись, она плакала и говорила:

– Милое ненаглядное дитя мое! Любовь моя, свет мой, люби ты Господа Бога своего, с детства своего всегда молись Ему и будь Ему верным рабом! Сынушко мой, одного я хочу, чтобы ты был святым Христовым, верным Его слугой.

Может быть, она долго целовала бы меня и орошала бы мое детское личико своими материнскими слезами, если бы в это время не послышался женский голос:

– Поля, ай Поля! Иди завтракать!

Это бабушка звала мою маму.