Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук

Вообще, моя жена говорит, что в моей работе, главное уметь улыбаться. Улыбка должна быть «правильной»: без издевки, без насмешки, без клоунской готовности к веселью. Правильной. Говорит, что у меня хорошо получается: добрая и спокойная улыбка.

Девушка ушла. Через десять минут придёт другая.

8

Другая девушка приходит всегда без опозданий. Ей 38 лет и она парадоксальна. По её собственному убеждению, главной ее проблемой является некрасивая внешность. Она довольно высокая с правильной гармоничной фигурой. С небольшой подтянутый задницей. С округлыми грудями, не приходящими в движение от любых попыток сесть, встать и нагнуться (скорее всего, грудь искусственная). С грубым и не по-женски деловым лицом. С наглым и бессовестным взглядом.

Она говорила, лёжа на кушетке о том, что все мужчины ее хотят. Она говорила о том, что причин для этого мужского желания, она не видит, потому как являет собой создание не красивое. К тому же, добавляла она, отец ее никогда не хвалил и не любил.

Противоречие, из которого она была сшита, являлось на самом деле, довольно интересной игрой, видимой невооруженным глазом: она привлекала к себе внимание, убеждая мужчин, что внимания этого она недостойна. Мужчины, видя перед собой девушку крайне травмированную и несчастную, думали «я должен показать ей как она красива и как она достойна любви!». Мужчины бросались ей на помощь. Мужчины дарили ей подарки, желая сделать ее счастливее. Мужчины ошибались.

Знаете, – она говорила не смотря на меня, – вы один меня понимаете.

Вам кажется, что вас никто не понимает? – нужно уводить ее внимание от меня.

Да, – всплакнула она, – только вы.

Она замолчала. Я был не против. В этом молчании, она, вероятно (и мне очень хочется в это верить), приходила к ответам на собственные вопросы. Не спеша и осторожно, пробираясь через заросли сорняка из ложных убеждений.

Я назвал ее (про себя, разумеется) трясогузкой. Притворяясь больной и травмированной, эта птичка уводит любого встречного от гнезда. В данном случае, никакого гнезда не было, поэтому я предположил, что уводила она мужчин от самой себя. Поделив, условно, себя на внешнюю и внутреннюю, она старалась всячески скрыть настоящую себя от любого, кто, как ей покажется, может ей навредить.

Я думаю, – начала она, – о том, как бы мы занимались сексом. Я представляю, как делаю вам минет.

Она снова замолчала. Важно было не измениться в лице и дыхании. Не стать напряженным. Я оторвался от блокнота и посмотрел на неё. Ее соски набухли.

Это отвратительно, – добавила она.

Что именно отвратительно?

Я представила как мы здесь, в этом кабинете, занимаемся сексом на этой кушетке.

Это вызвало у вас отвращение?

Нет, – она помолчала, – Я посмотрела в окно в тот момент, когда мы занимаемся сексом, а из окна на нас смотрел мой отец и мастурбировал.

9

Я не испытал неловкости во время завершения нашего часа. Вы должны понимать, что эти фантазии о соитии были лишь ширмой. В этой фантазии, хоть и очевидной и, на первый взгляд, содержащей ни что иное как сексуальные отношения со мной – не было меня. Эта фантазия содержала только ее саму, ее отца и безликий его суррогат в моем обличии.

Она ушла. Мне было приятно. Я чувствовал себя неплохим специалистом уже потому, что правильно понял ее фантазию. Мне было немного обидно. Я чувствовал, что хочу, чтобы она хотела меня как мужчину. Я хочу, чтобы ее фантазия о нашем соитие касалась меня. Так устроен человек.

Я ждал третьего и последнего своего пациента. Я ждал мужчину около шестидесяти лет. С тревожным, почти голым лицом изъеденном морщинами. На его лице виднелись лишь редкие пеньки щетины, маленькие бегающие глазки и нос. Рта как-будто не было. Из тонкой полоски губ то и дело сбивчиво вырывались слова.

Мне шибко плохо, брат, – он называл меня брат по какой-то вульгарной, но доброжелательной привычке.

Давайте поговорим о том, что вы чувствуете?

Да ниче я не чувствую, – отмахнулся он, – срать охота немного. Жрать временами хочется, но это хорошо. Жрать охота, знать живой!

Говорил он сбивчиво. То и дело переходил на едва понятные крылатые выражения. По его словам, все эти выражения принадлежат только ему. По его словам, он родился и вырос в деревне названия которой не знает. Потом попал на каторгу. Где это было он не знает. Пешком, с несколькими другими заключёнными и надзирателем, они прошли через лес к городу, названия которого не знают.

Нет, ёпрст, – он замахал рукой перед лицом, – не хочу я жрать его. Это же батя. Батю не буду жрать. – вдруг он перешёл на другую интонацию с акцентом непонятной географии, – тада сдохнешь, дурачок!

Прохор, – я старался говорить успокаивающе, растягивая слова, – где вы находитесь сейчас?

У беса в жопе я, – снова тряс рукой, – не знаю. Не знаю. Далеко. Шибко уже далеко.

Возвращайтесь в мой кабинет, Прохор. Вы в безопасности.

С Прохором нам предстоит много работы, если он позволит ее осуществить и приложит достаточно усилий. Вполне вероятно, что он действительно многое пережил. Я сомневаюсь, однако, что его рассказы имеют прямое отношение к реальности.

10