Я хотел убить небо

Жужуб спросил: «Месье Поль, кто такие варвары?», и месье Поль: «У древних греков было слово barbaros, которое означало „чужак“, „чужеземец“, вот от него и произошло слово „варвар“. Антуан сейчас рассказал нам о самых бесчеловечных качествах древних римлян, да, Антуан?», и тут Жужуб спросил: «А греки жили в пещерах или в палатках? Я уже ничего не понимаю», и месье Поль ответил: «Так, хватит, возвращаемся в лагеря древних римлян», и Жужуб захлюпал носом.

Камилла сказала: «Не плачь, мой хороший, греки намазывали себе пальцы ног кремом для загара и валялись на пляже, им не было никакого дела ни до римлян, ни до галлов, ни даже до доисторических людей», и мы все засмеялись, кроме месье Поля, который отправил Камиллу в дальний угол.

– В классе есть ещё один угол, предупреждаю!

И его занял Антуан, потому что сказал: «Лично я бы лучше пошёл играть в мяч».

После обеда Камилла начала строить «дом своей мечты» и не захотела вешать тряпочки на окна.

Она сказала месье Полю:

– В доме моей мечты всё будет открыто, чтобы кто угодно мог приходить ко мне, а я могла бы высунуться из окна и сразу понять, кто ко мне идёт.

Беатриса поселила в своём доме маленьких животных, для этого она вынула из носа палец:

– Моя мама знаете как любит играть с курочками и чёрными свиньями, когда папы нет дома. Потом она всё убирает, но это не помогает. Папа злится. Он говорит, что дома пахнет дерьмом и что ему не нравятся наши купальники, что они хороши, только если хочешь показаться всем полуголой, особенно это касается мамы, а потом он её бьёт, и я прячусь под раковиной.

Учитель от этого рассказа закашлялся.

Жужуб сказал: «Месье Поль, приклей крышу к моему дому, а то меня от клея тошнит». Мебели в его доме мечты совсем не было, только печенье, которое он вынимал через окна или дверь.

Симон помог Ахмеду построить такой дом мечты, которого «не существует». Покрасил окна в чёрный цвет и прошептал Ахмеду на ухо я не знаю что, так что Ахмед в кои-то веки улыбнулся.

В автобусе я спросил у Симона, что он сказал Ахмеду.

– Я сказал ему, что дом его мечты – это дом, где он мог бы жить со своим папой, поэтому я устроил из его дома настоящую тюрьму с решётками на окнах, и сами окна я тоже закрасил чёрным, потому что в тюрьме не бывает солнечного света.

– Откуда ты всё это знаешь?

– Оттуда.

– Ну откуда?

– Ты достал, Кабачок.

– Симон, зачем ты так говоришь! – сказала Камилла.

– Он задаёт слишком много вопросов, я не виноват, и к тому же у нас мужской разговор, не твоё дело.

– Ах, не моё дело?

И Камилла вцепилась в волосы Симона, а он в ответ вцепился в её, и Полина нас растащила: «А ну хватит, что вы тут устроили, быстро сели по одному, подальше друг от друга, иначе я всё расскажу мадам Пампино», и Борис крикнул ей в спину: «Кошка драная», и Полина остановилась с раскрытым ртом, в котором виднелась жвачка: «Кто это сказал?», и мы все: «Ты о чём, Полина?», и она тогда: «Ни о чём», и села дуться рядом с Жераром, который пел «Красотки с площади Пигаль»[3].

Она сказала: «Эта песня не для детей», и Жерар: «Что, на меня тоже донесёшь мадам Пампино?», и мы все засмеялись, а Полина больше ничего не говорила до самых «Фонтанов».

И мы все дружно пели «Красотки с площади Пигаль», кроме Бориса, который слушал в наушниках плеер и пел вместе с Камиллой «Джо-такси»[4], и получилось такое соревнование, кто кого перепоёт, и я даже не знаю, кто в этот день победил.

* * *

Я постучался в дверь к мадам Колетт, услышал: «Одну минуту», – и остался ждать в коридоре.

Дверь открылась как раз в тот момент, когда голос Камиллы произнёс: «Я не хочу её видеть», а мадам Колетт сказала: «Она тебя очень любит, ты это знаешь», и тогда Камилла выбежала из двери и крикнула: «Это неправда!» Она меня даже не заметила, потому что у неё глаза были все в слезах.

Я смотрю на чёрно-белые рисунки и говорю:

– Это Камилла утешает Беатрису.

– Это Камилла играет в футбол.

– Это Камилла прячется в шкафу.

И мадам Колетт спрашивает:

– Почему она прячется в шкафу?

А я отвечаю:

– Ну, потому что она не хочет видеть тётю Николь.

Мадам Колетт иногда как будто совсем слепая.

– Камилла тебе очень нравится, – говорит мадам Колетт, и я не знаю, это вопрос или нет, поэтому не отвечаю, а просто болтаю ногами на своём стуле, и наклоняюсь, чтобы взять пластилин, и леплю из него сердце, и говорю: «Это тебе, мадам Колетт», и протягиваю ей сердце, а она берёт его и говорит: «Спасибо, какой симпатичный мячик», а я ничего не говорю, потому что мадам Колетт иногда ведёт себя так, как будто вообще ничего не соображает.

– Вы иногда разговариваете с Камиллой?

– Конечно, мы всё время разговариваем, кроме леса, там мы молчим.

Я чувствую, что краснею всё больше и больше.

– В лесу мы смотрим на свет сквозь листья деревьев, вот и всё.

Мадам Колетт смотрит на меня странно и спрашивает:

– О чём вы с ней разговариваете?

– О месье Поле, или о Рози, или о кошке драной, или о…

– А кто это кошка драная?

– Я не говорил «кошка драная».

– Нет, сказал.

– Вот сейчас, только что?

– Нет, чуть раньше. Я жду, Икар.

Она, похоже, не шутит, поэтому я должен признаться: