Я. Книга-месть

Это путаное поздравление, граничащее с осанной, – доказательство моего истинного участия к нему, трубадуру – позитивисту, ворвавшемуся в мою и ваши жизни 15 лет тому и мою уж точно освятившему улыбкой.

Мы все в этом бизнесе не можем наладить отношения с собственной головой, поголовно являясь олицетворением метафоры «комок нервов», но неделю назад я видел, как он обнимал после долгой разлуки свою Машу, самую красивую женщину российского шоу-бизнеса. И этот сукин сын в этот момент не выглядел счастливым, а был им!

Маше с Рыжим нелегко: Рыжий – любимец публики потому что. Это значит, что Маше приходится иметь дело с тем, кому завидуют и в общении с кем мало кто избегает одических нот.

По временам они ругают друг друга для острастки, но – удивительное дело! – мой товарищ и наш славный ублюдок избежал двух крайностей: он не стал жалок, как 90 из 100 коллег, он не сделался высокомерным, как магараджа, как оставшиеся 10 из 100.

На вопрос, что там у его благоверной Марины с хоккеистом Овечкиным деется, а теперь вот другие спортсмены нарисовались, АГА (говорю же, дипломат; года два тому дал бы в табло, год назад досадливо поморщился) заразительно смеется:

– Такие вещи, Отарик, требуют доказательной базы! Маня просто невероятно коммуникабельна, тебе ли не знать! Разбирается в спорте почище записных болельщиков. Она открыта, жадная до знакомств, до знаний, чего плохого? При этом эта немыслимо красивая женщина – моя жена!

Про «немыслимо красивую» правду глаголит, но статус был обозначен тоном, исключающим дальнейший в этом русле допрос.

Несколько месяцев назад Маня уехала в США к друзьям, я встретил АГА в нашей любимой кафешке 317, месте, где, по самооценке лихой, всякий второй Виссарион, новое воплощение Христа; он все недели, что М. якшалась с янки, был на гастролях, мы выпили по рюмочке, и он грустно-прегрустно сказал: «Я так по Мане соскучился – пи…дец какой-то!»

Про столь интересующие всех расширяющие сознание вещества. У меня было, у него – нет. Его любимая на этот счет установка: «Надо уходить с гульбы до часу ночи». Моя любимая на этот счет его установка: «Плохо, если, проснувшись, не узнаешь родные обои»; я записал этот перл для книги.

Он умеет держать дистанцию. В отличие от меня, от запанибратства сатанеющего, АГА не приемлет аффекта, даже когда имеет дело с хамлом, он всегда «посовещается с самим собой» и изобретет, как обезоружить аспида.

Я вспоминаю недавнюю безобразную сцену, которую сам же учинил в гостях у аполлоновского друга, бизнесмена Сорокина. Налюлюкался и возомнил, что они меня третируют. Истерил, что твоя Распутина.

Григорьев-Аполлонов меня, хлопнувшего дверью, нагнал и с укоризной прошипел: «Если хочешь, чтобы люди к тебе по-людски, – будь с людьми человеком!» Я взвился (кто ж из пьяных признает свою неправоту?!) и уехал.

А наутро, ненавидя себя, извинялся.

Хорошо ему: у него улыбка есть. И голос. Ему ни к чему безотчетное излитие злобы.

Он живет, конечно, суетливо, но так, будто знает, что такое рай. Объясняю: рай – это когда большой дом, долгов нет, куча концертов, сыновья устраивают кучу-малу, Матвиенко не бурчит, съемочная банда не опаздывает, кино оказалось сносным, кочан с утра не бо-бо, мама скажет: «Береги себя, Андрюша».

Он очень переживал однажды (это было до появления приснопамятной песни «Снегири», когда не стало гастролей и над ними уже глумились вслух), приехал ко мне на радио на интервью, воцарился в кресле, мы повздыхали, но как только техника заработала, я сразу узнал самопровозглашенный авангард альтернативного юмора.

Сказал под занавес, что Матвиенко не даст пропасть.

Он гордится несколькими вещами, одна из них, я знаю, – дружба с Игорем Матвиенко, который рядом и в момент хвори, и в момент радости, и когда гнетет отчаяние.

– Игорь – крестный моего старшего, Вани. С таким крестным Ване не грозит стать плохим человеком. То есть он обязан быть хорошим.

С того дня, когда гуру ИМ назначил АГА послом попмузыки, до вот буквально вчерашнего междусобойчика в кафе прошла, просвистела, пронеслась, проползла, прогрохотала целая жизнь; он терял и находил, он потерял Сорина, отказался от Америки, до сих пор ищет себя и уже двум сыновьям передает ген преклонения перед жизнью. Судя по тому, с каким святым остервенением старший, Иван Андреевич, делает, встречая, из меня кишмиш, с жизнелюбием у наследников все в порядке, выше ватерлинии.

Я с улыбкой наблюдаю, как бесславные ублюдки оставили надежды перещеголять славного ублюдка АГА со товарищи по части долговечности.