Я Колбасника убил

Из самой заграницы подарок, и я держу его сейчас в руках! На обертке что-то написано – не разгляжу, кажется, не по-нашему. У нас керосин берегут, лампы совсем поздно зажигают. Я просто шоколад раньше никогда не пробовал. То есть, пробовал один раз, но вкус почему-то уже забыл. Лёвка свою шоколадку сразу сожрал – проглотил и нет шоколадочки. И Коробка тоже. А Эдька – этот любитель растягивать удовольствие – лизал её весь вечер, запивал кипятком.

Ко мне Лёвка подошёл и спрашивает:

– Ты шоколадку съел? – а морда у самого хитрая.

– А что? – я его тоже спрашиваю.

– Да так. Ну, съел?

– Нет, – говорю.

– Давай меняться, – этот дурачок мне заявляет. И вынимает что-то из кармана. Что-то в руке у него было, слипшееся. Я даже не понял сначала, что.

Это паслён[2] оказался. Нашёл простака – шоколадку на паслён менять!

Я на него посмотрел так, посмотрел и пошёл по своим делам. У меня дела оказались срочные в уборной.

Шоколадку я спрятал там, где никто её найти не смог. В одном надёжном месте.

Какие ещё собаки?

В четверг нас с Эдькой назначили дежурными. По кухне! Не по территории! Картошки наедимся до отвала. Я об этом, можно сказать, с самых яслей мечтал – первый раз я буду дежурным.

Быдко подходит ко мне и говорит:

– Давай мы за вас сегодня подежурим.

Я чуть не рассмеялся ему в лицо, так смешно мне стало.

– Кто это – мы? – спрашиваю.

– Ну, я, Дирибай, Смирюгин.

Я так и знал.

Посмотрел я по сторонам, посмотрел – все уже в дом зашли, наша прогулка кончилась.

Быдко и остальные – детдомовцы. Они в наш детский сад до сих пор ходят, хотя им уже по десять лет. В школу их почему-то не берут, говорят, классы и так переполнены.

Я говорю:

– Понимаешь, Быдко, нас Зинаида Георгиевна сама назначила. Так что, извини.

А он:

– Ты скажи, что животом заболел, – и ухмыляется.

А он меня на три головы выше, прошу заметить.

Я подумал, подумал и говорю:

– Я про болезни врать не люблю, Быдко. Это плохая примета. Соврёшь – а потом по правде живот схватит.

– Схватит, схватит, – хихикает Смирюгин. Он тоже тут нарисовался – под глазом фингал. – Я те ща ка дам, и сразу схватит! – и опять хихикает.

– Ну, я пошёл, – говорю. – У меня дежурство не за горами.

Повернулся я к ним спиной – и иду. Там Эдька меня уже, наверное, заждался. Эдька же не знает, что я тут с этими один. Если бы знал, то…

Они меня схватили за шиворот, и я упал в грязь. Не думал, что они сзади нападут, все втроём. Схватили, значит, и тащат. Думаю, сейчас затащат меня в кусты и побьют. А до субботы – всего два дня осталось, синяки до субботы не пройдут.

Нельзя, чтобы меня побили, никак. А то мама плакать будет, и от Гальги влетит по первое число.

Я задумался, что делать – а кусты уже близко. Уже у забора маячат.

И тогда я заорал.

Я так никогда ещё не орал, ни разу в жизни. Даже когда мне лоб в хирургической зашивали.

– Помогите, – ору, – люди добрые! Спасите!

– Замолчи, – говорит Быдко, – а то ща ка…

– На помощь! Пожар! Горим!

Это меня Гальга научила. На пожар, говорит, быстрей всего люди сбегаются.

– Заткнись, кому сказал, – шипит Быдко.

А я ещё громче:

– Огонь! Пожар! Граждане, давай сюда!

Тут, конечно, все во двор высыпали. Зинаида Георгиевна впереди бежит, с вёдрами, только они у неё пустые.

Ну, детдомовцы глянули на это дело – и дёру дали.

Я встал, штаны отряхнул и жду, когда народ подбежит.

– Где пожар? Что горит? – Зинаида Георгиевна у меня спрашивает. – Покровский, отвечай немедленно!

Хотел я ей сказать, что это Быдко орал – но потом передумал. Быдко за такие дела из нашего детского сада сразу выгонят.

– Зинаида Георгиевна, – говорю, – это была ложная тревога.

– Как это – ложная? – она даже за сердце схватилась.

– Мне показалось. Думал, пожар, а это собаки кошку загнали на дерево. Видите?

– Какие ещё собаки? Что ты мне зубы заговариваешь?

– Извините, Зинаида Георгиевна, я сегодня дежурный. Мне на дежурство пора, – и пошёл себе спокойно на дежурство.

Эдька там уже картошку мыл.

Штанина на булавке

В пятницу мы опять сбежали с Эдькой в госпиталь. У нас в апреле открыли тыловой госпиталь на улице Сизова. Раньше там был клуб железнодорожников, а теперь туда привозят раненых солдат с фронта – на долечивание. Есть-то охота всё время, а они нас кормят. Хлеб дают, кусковой сахар, картошку. Иногда выносят молоко.

Мы у них недавно выступали с концертом, показывали самодеятельность. Детдомовских заставили танец разучить, а мы пели песню «Нас в бой ведёт товарищ Сталин».

Мой личный друг – дядя Сергей Иващенко. Он пехотинец, вернее уже бывший. Пять вражеских танков подорвал собственными руками, у него есть медали. Я видел один раз, когда их для газеты приехали фотографировать. Одна даже «За отвагу». Он раньше жил в деревне, в Белоруссии. У него немцы убили всю семью и дом сожгли. У дяди Сергея Иващенко раньше была семья – жена и сын, как я.

У него одна нога, хотя под халатом это не очень заметно. Только штанина выглядывает на булавке, ходит он на костылях.

Говорит:

– Хорошие вы пацаны, Олежек и Эдька. Люди что надо.

– Откуда вы знаете? – спрашиваю.