Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я

На одном из таких вечеров молодой голландский музыкант, который в дальнейшем стал дипломатом, привел ко мне Анри Core. Искрящийся из-под очков насмешливый взгляд, чудесное подвижное лицо, интеллигентная и выразительная речь этого жирондца из Кутра покорили такого молчаливого и медлительного нормандца, как я. Его уже знали, но мне он показался поистине знаменитостью. Разве не он давал концерт в театре на Елисейских Полях и ему все аплодировали?! В этот вечер он играл на пианино своих «Француженок»[252], и эта музыка сгладила все наши различия. Именно такую музыку я мечтал бы сочинять, если бы небо послало мне дар быть настоящим музыкантом. Анри Core со своих первых произведений заявил о себе как о страстном реформаторе привычного стиля. Мы быстро подружились, и только благодаря ему – одному из лучших композиторов своего поколения – я вскоре познакомился с тем, кто впоследствии стал одним из первых художников эпохи.

Казалось, этот худенький молодой человек с огромными глазами уже понял, что человеческое лицо и жизнь живых существ достойны большего внимания, чем упрощенные натюрморты кубистов или геометрические фигуры абстракционистов. Его звали Кристиан Берар. Каждый его рисунок учил нас видеть и преобразовывал обыденную действительность в эмоциональную феерию с ностальгической ноткой. Я покупал все, что мог, из его набросков и вдохновенных панно и покрыл ими стены своей комнаты. Соте познакомил меня и с Пьером Гаксотом[253], который интересовался музыкой и танцем почти так же, как я – историей. А еще с Жаном Озеном, в те годы он работал в Высокой моде и в дальнейшем решительно повлиял на мою, тогда еще непредсказуемую, судьбу кутюрье. В такой удивительной компании, слегка окрашенной Монпарнасом и англоманией, мы наслаждались нашей дружбой. Мы общались, носили шляпы-котелки, как теперь молодые люди носят свитеры, и любознательность у нас была не меньше.

Моя первая работа – директор картинной галереи

Как и многие студенты, от отсрочки к отсрочке я уклонялся от военной службы. Но в 1927 году, когда фейерверк выставки 1925 года уже угас, меня призвали в армию. Учитывая положение моей семьи, я мог позволить себе исповедовать анархию и антимилитаризм, поэтому отказался пойти в офицерскую школу. Таким образом, я отбывал службу сапером второго класса в 5-м инженерном полку в Версале, недалеко от Парижа. Новая жизнь, более суровая, располагала к размышлениям, и я задумался, чем буду заниматься по выходе на свободу.

Я остановился на наиболее благоразумной профессии, которая должна была показаться моим родителям верхом безрассудства: я решил открыть картинную галерею!

После тысячи возражений мне было доверено несколько сотен тысяч франков и строго запрещено использовать свое имя в названии галереи. Для моих родителей увидеть нашу фамилию на вывеске магазина было равнозначно позорному столбу.

Бедные родители! Что бы они сказали сегодня, когда мое имя помещено даже на обложке книги?! Я взял в компаньоны друга Жака Бонжана, и мы открыли небольшую галерею в глубине тупика, столь же грязного, как и сама улица Ла Боэси. В наших честолюбивых планах было выставлять среди признанных мастеров – Пикассо, Брак, Матисс, Дюфи – художников, которых мы знали лично и очень ценили: Кристиан Берар, Сальватор Дали, Макс Жакоб, братья Берман[254]… Как жаль, что я не смог сохранить эти полотна, в наше время бесценные, а моя семья их ни во что не ставила! Никогда Высокая мода не принесет мне столько сокровищ, как в то время.

На одной выставке Макса Жакоба я встретил молодого поэта, последователя автора «Рожка для игральных костей»[255], только что приехавшего из провинции. Его звали Пьер Коль.

Он довольно быстро забросил поэзию и начал торговать картинами. Вскоре мы очень с ним сблизились. Его чутье, ум, деловая хватка приведут его к оглушительному успеху, но все оборвет преждевременная смерть.

Шарады Макса Жакоба

Мы часто навещали нашего друга и мэтра Макса Жакоба.

Он жил тогда на улице Нолле в странном отеле, похожем на дворец, но гораздо меньше. Удобство комнат, умеренность цен, удовольствие жить в фаланстере[256] привлекали в эту гостиницу молодых людей нашего возраста, с разными темпераментами и способностями, но их объединяла преданность Максу, ужас перед педантичностью и культ легкомыслия. Безудержный смех и розыгрыши, в такой обстановке я познакомился с Морисом Саксом[257], он хотел быть писателем, но не по своей воле стал авантюристом. Там бывал Жорж Жеффруа, художник моды; Марсель Эрран[258], тогда уже знаменитый; Андре Френо[259], он тогда еще читал романы для издательства «Грассе», а не писал их. Анри Соте жил в двух шагах, на улице Трюффо. Он приходил работать к Максу Жакобу над опереттами, оставшимися незаконченными, на обложках которых Кристиан Берар набрасывал эскизы костюмов.