Я квартиру снимал у вдовы

Опять в деревне… Я угрюм и твёрден,
Природный дух потворствует уму…
Мне за труды давно пора бы орден,
Но не дают… Ить знают, – не возьму.

Один вопрос: как с совестью поладить?

Пишу, пишу, но вот ведь в чем беда:
– Какой поэт?! Он – полный тунеядец! —
Я за забором слышу иногда.

А точно ведь: я не копаюсь в грядках,

Корову в стадо выгнать не спешу,
Я, как байбак, дурашливой зарядкой
Чуть свет соседских бабушек смешу.

Весь день, как бич, избив ступни до крови,

Брожу в лугах, миражный воздух пью,
А вечером, испив дары коровьи,
В своих тетрадках ханжески пою

Про то, как лист в истоме ждёт рассвета,

Как чуден мир и как развратна ложь…
Да… Чуден мир… О, сколько ж нас – поэтов!
И все едим… А кто бы сеял рожь?!

Какой бы раб? Какой бы там поганец?

Чтобы без сна, по сто часов подряд…
Но, право ж, я – не полный тунеядец,
Как обо мне в народе говорят!

Ведь ночью я при лунном свете ярком

Ласкаю Вальку так, что будь здоров!
И вся любовь, что я дарю доярке,
От Вальки переходит на коров,

Которые, грустя в коровьей доле,

Сливают Вальке свой молочный клад.
И знаю я: в рекордных тех надоях,
Конечно, есть и мой посильный вклад.

Я не зайдусь стыдливости румянцем:

Своей продукцией я не позорил честь!
И пусть меня считают тунеядцем,
Но польза от поэта все же есть!

Ого, одиннадцать! Уже давно пора бы…

Опаздывает нынче Валькин грум!
Я слышу смех соседей за оградой,
Но счастлив, твёрд, покоен и угрюм.

Жили-были старик со старухой…

Лишь май, а жарко, как в аду…
И дел гора:
Картофель в тёплую гряду
Сажать пора.

– Все, мать, кончай… Последний ряд.

Ить только крот
Копать так грядки наши рад
Округлый год!

Вон… Самогонкой каплет пот,

Едрёна вошь!
Плевать на этот огород!