Я люблю тебя, прощай

— Я и не собираюсь, — сердито отзываюсь я. — Когда едешь?

— Скоро.

— Может, завтра утром?

— Неплохая мысль. Отвезешь меня на станцию?

— Нет.

— Я так и думал. Прости. Дурацкая идея.

Немного погодя я, изрядно пьяная, забираюсь в постель, к нему под бок, — во-первых, другого спального места у нас нет, а во-вторых, несмотря ни на что, я еще надеюсь. «Что у нас имеется? — думаю я. — Имеется Роза, пятидесяти лет, довольно толстая, видавшая виды, несколько обрюзгшая. Что же она делает? Забирается в пьяном виде в постель к любовнику, который ее отверг. На спор — она еще сама на него полезет. Ненавижу!»

— Роза, дорогая, зачем? Не надо.

— А я хочу.

— Я тебя недостоин.

— Что верно, то верно.

— Черт. Я самый везучий человек на свете!

— Как это тебе удается оставаться чертовски счастливым при любых обстоятельствах?

— Сам не знаю. Низкий уровень IQ?

И тут — потому что я больше никогда его не увижу, потому что пьяна, потому что мне это действительно важно — я спрашиваю:

— Что мне теперь делать?

Ненавижу себя лютой ненавистью, потому что в голосе предательски звенят слезы, черт бы их подрал!

— Роза!

Он притягивает меня к себе, кладет ладони на мою голову, которая оказалась на его сказочно великолепной груди, гладит. И не представляет, как это на меня действует. Теперь слезы льются в три ручья.

— Роза, милая. Все будет хорошо. Будешь делать то же, что всегда.

— Это что?

— Будешь жить, как жила раньше… — Он словно рассказывает сказку. — Будешь расчесывать волосы, нарядно одеваться. Ходить на работу, с друзьями встречаться. Гулять, читать книги. В кино будешь ходить и в пивные, а летом, быть может, поедешь на Майорку. Будешь пить дорогое вино и радоваться, что нет с тобой рядом этого вечно счастливого парня.

Утром он встает, а я остаюсь в постели. Он приносит мне чаю, а я к нему не притрагиваюсь. И наблюдаю, как он собирается. Много времени на это не уходит. Сумка с вещами у него совсем маленькая. Как будто он и не намеревался задерживаться надолго.

— Прости, Роза. Честное слово, я не хотел причинить тебе боль.

— Ну да.

На прощанье он норовит поцеловать меня в губы, но я увертываюсь, и поцелуй приходится в щеку. Тогда он вздыхает, будто это я бросила его:

— Постарайся не держать на меня зла.

— Постарайся не быть такой задницей, — огрызаюсь я.

Мацек

Я все время стараюсь согреться. У меня дома, в фургоне, до сих пор холодно, хотя уже больше не зима. И все время пахнет газом. Иду к мистеру Маккензи и снова говорю ему.

— Закрути баллон потуже. Понятно? Большой оранжевый баллон около фургона. Крышку крепко завинти. — Он говорит очень громко, как будто я глухой, и еще руками показывает. Вот так. И смотрит сердито, как будто он делал какое-то очень важное дело, а я ему мешаю.

— Да, — говорю я. — Спасибо.

Сейчас я не знаю, скучаю я по Ане или не скучаю. Это правда. Я приехал в Шотландию, чтобы перестать быть грустным. Но это как жирное пятно, которое стараешься замазать. Бесполезно. Всякий раз пятно возвращается. Моя тоска — это жирное пятно. А я сам — кусочек пепперони.

Прихожу на работу, а Сэм сейчас же говорит:

— Черт побери, Мацек, ты бледный как смерть! Что стряслось?

Я смеюсь. Сэм, он такой.

— Ничего, — лгу я. — Ничего не стряслось.

— Ну да, как же. В чем дело, старина? Скажи.

Наша пиццерия еще закрыта. Мы режем лук, перец. Трем сыр.

— Ничего, Сэм, правда. Я устал.

— Ты из-за нее? Она опять тебя бросила? Вот стерва.

— Мы оба знаем, Аня и я, это невозможно.

— Ежу понятно. Какого черта она вообще полезла к тебе в постель. Жадная корова.

— Не надо так про Аню, Сэм. Это моя идея, не Ани идея. С самого началу.

— Все равно. Зуб даю, у нее видок не такой затраханный, как у тебя.

— Надеюсь, нет. Я не хочу, чтобы она была затраханной.

— Разве что тобой, верно?

— Сэм! Ты прекратишься или нет?

— А ты прекрати нюни распускать. Ну, не выгорело. Подумаешь! Это ж всего-навсего баба. Плюнь. Перевари.

— Да. Пожалуйста, я бы хотел, чтобы это было легко переварить, как ты говоришь. Но ты мне расскажи про твою подружку. Как она поживает? Уже влюбилась в тебя?

— Ага! По уши влюбилась. Держи карман шире.

— Ох, Сэм. Что случилось с этой польской девочкой? Такая вроде хорошая.

— Не-а. Просто нормальная. Да мне по барабану. Ну ее к чертям собачьим.

Немного погодя, когда я делаю большую пиццу с пепперони для полицейской женщины, Сэм вдруг говорит:

— Мацек! Я понял! Тебе надо домой.

— Но лавка закрывается только в девять.

— В Польшу, дурачина! Ты не обижайся, но житье у тебя здесь паскудное. На фиг тебе сдалась эта Шотландия?

Я вспоминаю Марью. И тетку Агату. Потом вспоминаю маленький зеленый зал в моем любимом кафе, столики, покрытые скатертями, и ясно, как этот кусок пепперони, вижу за одним столиком себя — как я сижу и пью водку с вишнями.

Сэм

Где Мацек? У нас в школе была такая драчка! Ему будет интересно. Куда он подевался? Я должен ему все рассказать.