Я, Майя Плисецкая

Перед сном решаю выгрузить вещи из чемоданов. Завтра поутру надо будет первым делом в Госконцерт поехать, отчитаться за гастроли, деньги сдать. Жить легче будет.

В большом чемодане, где я всю поездку деньги хранила, их... внезапно не оказывается. Душа уходит в пятки. Холодею. Вдвоем с Родионом перебираем все содержимое. Вещь за вещью. Нет денег.

Нервно открываю второй, мягкий, матерчатый чемодан. Быть их там не может. Но вдруг?

Оба напряженно склоняемся над вторым чемоданом на коленях. Заледеневшими руками медленно разбираем. Все до дна. Нет денег.

Выворачиваю наизнанку сумочку, которая была со мной в самолете. Не могла я туда деньги положить. Да и не уместились бы они вовсе. Но вдруг? Чудо — вдруг?.. Нет денег...

Опять ищем в большом чемодане. На ощупь, как слепцы. Словно в замедленной киносъемке... Нет денег.

Еще раз. Вновь второй чемодан. Нет денег.

Нет денег!..

Где их смогли украсть? В тихом хельсинкском отеле? Та милая, светлоглазая горничная, что ласково улыбалась мне на пороге моей комнаты? Которая неспешно, прилежно расставляла букеты театральных цветов по вазам? Или хмурый финн-альбинос, чинивший позавчера кран в моем душе?

Или кража произошла в аэропорту? Вскрыли чемодан. Достали деньги. Вновь заперли. И все тут... Нет денег...

В каком аэропорту? В Хельсинки? Или у нас, в Шереметьеве?.. Скорее всего, здесь. В Москве. «В России — крадут», — говорил еще Карамзин...

Что теперь делать? Сказать в Госконцерте правду? Украдены деньги?..

Не поверят? Никогда не поверят. Ославят на весь мир. Авантюристка, воровка...

Но деньги-то мои? Я их заработала? Их мне заплатили? За мои танцы?..

Правда будет звучать ложью. Доброе имя — дороже денег. Выход один. Придется занять, взять в долг. Но общая сумма, которую надо отдать Госконцерту, представляется нам астрономической. В Москве ведь мы, советские. Все вместе что-то около 65 тысяч долларов. Целое состояние. Долг придется выплачивать долго, до конца дней. Но другого пути нет.

У кого попросить?

Останавливаемся на Наде Леже. Она человек состоятельный и одновременно — добрый. Поверит в произошедшее, выручит.

Бессонная ночь. Сотни раз стараюсь припомнить, как все было, когда видела деньги в последний раз, в какой момент несчастье могло произойти.

Прокручиваю дни и так и эдак.

Говорим, говорим...

Все-таки самое вероятное — Шереметьевский аэропорт...

Утром мой брат Александр привозит сумку с моим балетным барахлом. Он встретил Радченко, Фадеечева и Лавренюка на Ленинградском вокзале. Поезд из Хельсинки приходит в Москву в самую рань. Рассказывает, что Радченко выдержал целую баталию с нашими таможенниками на границе. Он имел неосторожность сказать, что везет сумку Майи Плисецкой с балетными костюмами. Таможенники шумели, что возить вещи, предназначенные для передачи другому лицу, советскими пограничными законами — запрещено.

— Ну и что Майя Плисецкая, что балет? По закону не положено. Мы должны чужую сумку конфисковать.

Радченко еле уговорил строгих стражей закона. Сумка была на молнии, не запиралась, и таможенники долго перетряхивали все содержимое. Убедившись, что, кроме балетных аксессуаров, ничего в сумке предосудительного нет, с укоризной, ворча, отдали сумку Радченко обратно. Взяли слово, что впредь чужие вещи через границу он возить не будет.

Вынимаю из сумки балетные вещи для класса. Не пойду сегодня в Госконцерт объясняться. Отложу мучительный разговор на несколько дней. Надо наперво с Надей Леже связаться. А в класс пойду. В занятиях отвлекусь от мрачных мыслей.

Но что там в продолговатом вязаном баульчике с нитками, ножницами, балетной тесьмой?

А, это бутылка коллекционного, выдержанного французского «Фромбуаза», которую подарил мне в Марселе мэр Гастон Деффер, из его собственных винных подвалов. Совсем про нее забыла. Чтобы не разбилась, чтобы довезти до Москвы, я и обложила бутылку мотками ниток и тесьмы. Надо показать ее Родиону. Вечером откупорим с горя, попробуем старинное французское зелье.

Но под бутылкой что?..

О боги, мои добрые боги!

Чертовы госконцертовы деньги. Они тут, проклятые. Несколько пачек, перетянутых круглыми, цветными резинками. Вот они доллары. Вот франки. Вот финские марки. Все расчеты и справки. Электрическим током память восстанавливает мотив моих действий. Получив за несколько дней до отъезда окончательный расчет с финской оперой, я вынула предыдущие гонорары из запирающегося большого, чемодана. Сложила все вместе. Но в этот момент в дверь номера постучался финн-альбинос, пришедший починить душевой кран. И я суматошно сунула госконцертовский капитал под бутылку. Потом, естественно, об этом забыла. А инерция памяти по-прежнему держала деньги в запирающемся чемодане-хранилище. О, мои добрые боги и бдительные, но бестолковые стражники советской таможни на границе, спасибо вам несказанное!..