В марте наша семья переехала из квартиры в центре Бирмингема в арендованный для нас особняк на тихой зеленой улице. Но все мы чувствуем, что это наше временное пристанище. Наш дом по-прежнему в долине Сват, там осталось все наше имущество. А здесь повсюду громоздятся картонные коробки с письмами и открытками, которые прислали мне добрые люди. В одной из комнат стоит пианино, на котором никто из нас не умеет играть. С потолка смотрят лепные херувимы, на стенах висят картины, изображающие греческих богов. Мама постоянно жалуется, что ей неуютно под их взглядами.
Наше нынешнее жилище кажется очень пустым и просторным. Дом стоит за высокой оградой с электрическими железными воротами. Иногда у меня возникает ощущение, что мы находимся под домашним арестом – в Пакистане такую меру применяют довольно часто. За домом раскинулся большой сад, где есть ровная зеленая лужайка для игры в крикет. Но у этого дома нет плоской крыши, на которой так здорово играть, по улицам не носятся дети со змеями, соседи не заглядывают к нам, чтобы попросить стакан рису или три помидора. Соседний дом совсем близко, но кажется, нас отделяет от него расстояние в несколько километров.
Мама большую часть времени проводит в саду. И сейчас она там, я вижу в окно, как она кормит птиц. Голова у нее, как всегда, покрыта платком. Похоже, она поет. Может быть, она поет свою любимую тапу:
Мама скармливает птицам остатки нашего обеда, и на глаза у нее наворачиваются слезы. Здесь мы едим то же самое, что и дома, – мясо с рисом на обед и ужин, а на завтрак – яичницу, хлеб чапати и иногда тосты с медом. Обычай намазывать хлеб медом завел мой младший брат Атал, хотя больше всего ему нравятся бутерброды с ореховой пастой «Нутелла», которую он впервые попробовал в Англии. Каждый раз у нас остается лишняя еда, и это очень расстраивает маму. Я знаю, она вспоминает о бедных детях, которых мы подкармливали в Мингоре, и думает о том, как они обходятся без нас.
В Мингоре, когда я возвращалась из школы, дом всегда был полон людей. Сейчас я с удивлением вспоминаю, что сердилась на постоянную толчею и шум, мечтала о нескольких часах тишины и уединения, чтобы спокойно сделать уроки. Здесь тишину нарушает только пение птиц и звуки компьютера, когда Хушаль играет в очередную стрелялку. Я сижу в своей комнате в полном одиночестве, складываю пазл и мечтаю о приходе гостей.
Наша семья никогда не жила богато. О том, что такое голод, родители знали не понаслышке. Тем не менее мама никому не отказывала в помощи. Однажды к нашим дверям подошла бедная женщина, голодная, измученная жарой и умирающая от жажды. Мама впустила ее в дом, напоила и накормила. Женщина была ей очень благодарна.
– Я стучалась во все двери в махалле, и только твоя дверь распахнулась передо мной, – сказала она. – Наверное, Бог научил тебя радушно принимать всех, кто постучит в твой дом.
Я знаю, мама чувствует себя в Англии очень одинокой. Она такая общительная – в Мингоре все соседки, переделав дневные дела, собирались на заднем крыльце нашего дома, чтобы отдохнуть и поболтать. Здесь маме не с кем поговорить, кроме нас, ведь она не знает ни слова по-английски. Домашняя работа занимает у нее намного меньше времени, чем прежде, – наше нынешнее жилище снабжено всеми современными удобствами и приспособлениями. Когда мы поселились здесь, мама смотрела на электрическую плиту и на посудомоечную машину, как на великое чудо, и долго не решалась ими пользоваться.
Отец в Англии не изменил своим привычкам и никогда не заходит в кухню. Иногда я его поддразниваю:
– Аба, ты борешься за права женщин, а в своей собственной семье откровенно их попираешь. Ты никогда не вымоешь за собой даже чашку!
По городу ходят автобусы, но мы побаиваемся на них ездить. Мама скучает по Китайскому базару, куда она так любила ходить за покупками. С тех пор как с нами поселился мой двоюродный брат Шах, ей стало немного веселее. У него есть машина, на которой он возит маму по магазинам. Но обновки не доставляют ей такой радости, как дома, ведь она не может похвастаться ими перед подругами и соседками.
Стоит двери громко хлопнуть, мама вздрагивает. Теперь она вздрагивает при каждом резком звуке. Она часто плачет, сжимая меня в объятиях.
– Какое счастье, что Малала жива, – повторяет она.
Она относится ко мне так, словно я – самая младшая из ее детей.