Я – Малала

Наконец Захида Хана отправили в Пешавар, где ему должны были сделать операцию. Отец вернулся домой. Я ждала его, не в силах уснуть от волнения. Когда он пришел, я проверила запоры на всех дверях.

На следующее утро наш телефон буквально разрывался от звонков. Люди предупреждали моего отца, чтобы он был осторожнее. Все считали, что он может стать следующей мишенью террористов. Одним из первых позвонил Хидаятулла.

– На его месте мог оказаться ты, – сказал он. – Они отстреливают членов Кауми Джирга одного за другим. Ты один из самых видных активистов. Удивительно, что ты до сих пор жив.

Отец не сомневался, что талибы намерены его убить. Тем не менее он отказался от полицейской охраны.

– Если я буду ходить с охраной, талибы пустят в ход автоматы Калашникова или террористов-смертников, – говорил он. – В результате вместе со мной погибнут еще несколько человек. Если мне суждено быть убитым, пусть я погибну один.

Покинуть долину Сват отец тоже наотрез отказался.

– Как я могу уехать? – спрашивал он у мамы. – Вся моя жизнь здесь. Я – президент Всеобщего совета мира, спикер совета старейшин, президент Ассоциации частных школ долины Сват, директор своей собственной школы и глава своей собственной семьи.

Единственной мерой предосторожности, на которую пошел отец, стал отказ от неизменного распорядка дня. Он ежедневно посещал начальную школу, школу для мальчиков и школу для девочек, но теперь никто не знал, в какой последовательности он будет это делать. Я заметила, что, выходя на улицу, он стал чаще оглядываться по сторонам.

Несмотря на нависшую над ними опасность, отец и его друзья продолжали свою правозащитную деятельность, организуя пресс-конференции и митинги протеста. Если с талибами в нашей стране покончено, кто стрелял в Захида Хана? – спрашивали они.

– Да, это верно, в последнее время атаки Талибана на армию и полицию прекратились, – заявлял отец. – Теперь объектом мести талибов стали люди, не принадлежащие к силовым структурам, – борцы за мир и права человека.

Местному армейскому руководству деятельность активистов, разумеется, не нравилась.

– Никаких террористов в Мингоре нет, – утверждали они. – Нападение на Захида Хана не имеет никакого отношения к политике. Скорее всего, у него вышел с кем-то конфликт по имущественным вопросам.

Захиду Хану была сделана операция по восстановлению формы носа, после которой он двенадцать дней провел в больнице и целый месяц лечился дома. Но он тоже не собирался молчать. В своих выступлениях он утверждал, что военная разведка тайно поддерживает Талибан.

«Я догадываюсь, кому нужно было меня убрать, – сообщал он в одном из своих писем в газету. – Наш народ должен знать, по чьей указке действуют боевики».

Захид Хан требовал проведения судебного разбирательства, которое выяснило бы, с чьей помощью талибы подчинили себе нашу долину.

Он нарисовал портрет человека, который в него стрелял, и передал этот портрет в полиции, надеясь, что террорист будет схвачен. Но полиция и не думала заниматься его поисками.

После того как мне начали угрожать, мама запретила мне ходить по улицам одной. По ее настоянию я ездила в школу на рикше, а возвращалась на автобусе, хотя дорога пешком занимала не больше пяти минут. Из автобуса я выходила у лестницы, которая вела на нашу улицу. Обычно здесь болтались мальчишки, живущие по соседству. Иногда среди них был мальчик по имени Харун. Он был старше меня на год и раньше жил на нашей улице. Мы вместе играли, и однажды он сообщил, что любит меня. Но вскоре в семье нашей соседки Сафины поселилась ее хорошенькая двоюродная сестра, и Харун влюбился в нее. Впрочем, она заявила, что он ей совершенно не нравится. Тогда он вновь переметнулся ко мне. Потом его семья переехала на другую улицу, а мы перебрались в их дом. Харун уехал в другой город и поступил в военное училище.

Но сейчас он вернулся домой на каникулы. Как-то раз, возвращаясь из школы, я увидела его на улице. Он шел за мной по пятам до самого нашего дома. Я вошла в ворота и через несколько минут увидела, что он подсунул под них записку.

«Ты стала очень знаменитой, но я по-прежнему люблю тебя и знаю, что ты любишь меня, – говорилось в этой записке. – Позвони мне. Вот мой номер».

Отец страшно рассердился, когда я показала ему записку. Он позвонил Харуну и потребовал, чтобы тот оставил меня в покое, пригрозив в противном случае поговорить с его отцом. После этого я больше не видела Харуна. Мальчишки перестали приходить на нашу улицу, и только один из малышей, приятелей Атала, дразнил меня, спрашивая при каждой встрече: «А где твой жених Харун?» Меня это выводило из себя, и я наорала на Атала, потребовав, чтобы он прекратил эти дурацкие выходки. Я была в такой ярости, что брат испугался и каким-то образом заставил своего друга прекратить свои дурацкие шутки.

Когда мы с Монибой в очередной раз помирились, я рассказала ей об этой истории. Она всегда была очень осторожна в отношениях с мальчиками, потому что братья следили за каждым ее шагом.