«Я мечтал быть таким большим, чтобы из меня одного можно было образовать республику…» Стихи и проза, письма

Эта бабушка живёт до сих пор где-то далеко, не знаю где. В семье о ней всегда отзывались не лучшим образом, утверждая, что она ненавидит общество и вместо людей предпочитает любить своих четвероногих питомцев. Так что мизантропия и нечеловеческая любовь к животным достались мне именно от неё».

О своём семействе я знаю лишь то, что оно одно из самых почитаемых в Лондоне и что большинство родственников ведут непринуждённый образ жизни, наслаждаясь привилегиями армейских и морских офицеров или состоятельных, титулованных снобов.

Когда моя мать снова смогла отправиться в путь, родители вернулись в Лондон, взяв с собой обоих детей. Из нашей тогдашней жизни в этом большом городе я почти ничего не помню. Мне известно, однако, что год спустя после возвращения мой отец сбежал со школьной подругой своей жены и навлёк, таким образом, на мою жизнь череду непредсказуемых последствий.

Тяготясь одиночеством, моя мать уехала в Лозанну к одной пожилой англичанке, которая когда-то была её опекуншей. Детей она забрала с собой. Там она начала длительный и тягостный процесс развода, осложнённый ещё и тем, что англичане не признают измену достаточным поводом для разрыва брачных уз. Скандал в семье был жутким. Тётушки и кузины из лучших побуждений засыпали девятнадцатилетнюю мать посланиями, упрекая её в том, что она не имеет права ввязываться в эту юридическую процедуру, что Ллойды до конца дней не смоют с себя позор и что христианские заповеди призывают к прощению в любых обстоятельствах.

Годом позже мать моя стала свободной: решение о разводе было принято в её пользу, а отцу пришлось оставить ей половину своего состояния.

(третий день) В 1890 году Лозанна не была похожа на тот город, что предстаёт перед глазами в наши дни. В ту пору там проживало от силы тридцать тысяч человек. Жёлтые трамваи ещё не бороздили площади; улицы были тише, а садов было больше. Дома, впоследствии послужившие пристанищем для знаменитых мечтателей, населяли тогда меланхоличные иностранцы, и особенно много было англичан.

Второго мужа моя мать встретила во время посещения больницы. О романтической идиллии мне известно немного. А<нри> Г<ранжан>, мой будущий отчим, проходивший тогда практику в этом заведении, был сыном бакалейщика, хозяина бойкой лавки в центре города. Учёбу он начал в Лозанне, продолжил в Вене и завершил, кажется, в Берне. У него не было ни гроша за исключением весьма скудных карманных расходов. С какой стороны ни посмотреть, ничего хорошего в такой партии не было! Среднего роста, очень худощавый, темноволосый, усатый, достаточно привлекательный и серьёзный – по-видимому, он всё-таки умел нравиться женщинам, потому что решение о свадьбе было принято почти сразу же, хотя и не обошлось без старухи-опекунши, которая отправилась разузнать всё о нём у бывших учителей. Впрочем, те на похвалы не скупились.

Свадебного путешествия предусмотрено не было, и молодые тотчас же устроились в одной из красивейших квартир Лозанны в доме номер 33 по улице Бург, которую ещё до недавнего времени можно было отыскать на карте. Жилой дом стоял между двором и садом. Во дворе вход обрамлял стеклянный навес, а на наш третий этаж вела изумительной красоты лестница с коваными перилами!

Первым делом молодожёны принялись скупать разнообразные вещицы, чтобы обставить квартиру как можно шикарнее по меркам провинциального городишки, в котором царили буржуазный вкус и пристрастие к роскоши: ковры, гардины, двойные шторы, кресла с шёлковыми чехлами, антикварные сундуки и серванты, гостиные в китайском стиле, люстры. Во всех комнатах были высокие потолки. Повернув с лестничной площадки налево – а существовал ещё и другой вход с правой стороны – гость попадал сперва в прихожую, а затем в просторную переднюю. В противоположной от входа стене слева был вход в детскую, а посередине – большая двустворчатая дверь, ведущая в гостиную с колоннадой. Справа находилась столовая. Позади столовой и вдоль всей гостиной проходил коридор, единственное соединение которого с первой комнатой представляло собой окошечко для передачи блюд. Этот коридор вёл в родительскую спальню, которая также располагалась рядом с гостиной и выходила, как и наша комната, окнами на сады, бульвар позади холма Бург и озеро вдали. В этой части дома имелась ещё и кладовая, состоящая из двух или трёх помещений – самым замечательным в этой квартире было, пожалуй, то, с какой изысканной нецелесообразностью использовалось пространство. Широкий, невероятно длинный и светлый коридор, проходящий вдоль второго огромного двора, пересекал квартиру, спускался на несколько ступеней к туалету и чуть дальше к комнате прислуги, а затем уходил ещё ниже и поворачивал в другое крыло, состоящее из второй прихожей, кухни, чулана и, наконец, приёмной для пациентов, окна которой выходили, как и окна в кабинете доктора, на улицу Бург.