Я медленно открыла эту дверь

Когда мы говорили об этом, она всегда с юмором объясняла, что мир кино ужасно тесен. В нём все знают друг друга, хотя бы немножко. То, что в этом мире дети и внуки зачастую наследуют профессии родителей, как кожевники и кузнецы в средневековых цехах, мы не обсуждали, но я хорошо помню, как на одном из киномероприятий вскоре после моего поступления она меня представила кому-то и с гордостью сказала: «Это мой внук Володя, вгиковец, первый курс». И я тогда понял, как же она за меня рада.

Да, у нас были очень серьезные, порой рабочие отношения после того, как я вступил в цех. Я давал ей свои сценарии, даже этюды. Мы их разбирали, она всегда их жестко, но тактично критиковала, объясняла массу вещей, говорила, как следует писать сцены, какими должны быть ремарки, каким может быть герой. Или давала советы, которые сейчас кажутся бесценными. Например, говорила: «Если тебе надо разобрать чужой текст, никогда не начинай с критики. Сначала скажи тому, кто написал, что ты там видишь хорошего, даже если ничего хорошего там нет. Надо уважать чужие усилия и чужое творчество. И только с этой позиции можно критиковать». Я работал с ней как с редактором на одном своем фильме, наблюдал, как она смотрит материал и подмечает массу вещей, на которые бы я никогда не обратил внимания. Например, на то, как персонаж в кадре пошел. Или она сразу видела, что одна сцена в чем-то повторяет другую и ее можно вырезать.

Я многому научился, но снова думаю о том, что помню. И понимаю, что все эти работы, разговоры не были главным в наших отношениях. Вернее, не так. Это была часть отношений. Благодаря кино мы могли дружить, общаться на равных, вместе думать, что не так уж плохо для бабушки и внука. И когда ты можешь дружить со своей бабушкой, то узнаёшь много того, о чём никогда бы не узнал. Но все-таки над всем этим стояло доверие, невероятная близость, которая началась с моего рождения. Мы откровенно говорили обо всём, о том, чего она никогда бы никому не сказала.

Например, бабушка со мной говорила о своих походах в церковь. Церковь как-то незаметно вдруг стала важнейшей частью ее жизни. Бабушка была членом КПСС, вполне органично жила внутри советского государства, хотя всегда была против конъюнктуры и никогда не рвала отношений с людьми, считавшимися неблагонадежными и даже отверженными. Но все-таки в бабушкиной жизни во второй половине 80-х годов начался новый период. Сначала были болезни. В 1988 году ей сделали тяжелую операцию на почках. Через год пережила инфаркт. После всего этого согласилась стать директором Высших курсов. И вот крестилась, стала честно и методично соблюдать церковные правила, хотя назвать ее церковным человеком я бы не смог. Она говорила о священниках, службах, таинствах. Однажды призналась, что сказала священнику на исповеди: «Знаете, я себя не люблю». Я тогда не спросил, почему она так сказала, хотя ведь и так знал.

Я знал, что бабушка была человеком жестким, раздражительным, порой высокомерным. Многое ей не нравилось, многие люди ее выводили из себя. А многого она вовсе не понимала. Большинство фильмов, которые сейчас популярны, она не могла досмотреть до конца. Немалую часть сценариев и студенческих работ читала через силу. Ей был неприятен нынешний мир во всех его проявлениях. Она старалась этого не показывать. Не показывала, как тяготят и утомляют ее люди, как она устала, как ее мучает, что почти все, с кем она могла поговорить об этом, уже умерли или находятся далеко. Она хотела закрыться, не видеть и не слышать того, что ее постоянно раздражало и злило. И странным образом последние десять лет она постепенно стала терять зрение и слух.

При этом она безумно любила студентов и свою мастерскую. Как бы ни было тяжело, как бы она себя ни чувствовала, она шла на занятия, хотя в последние годы ей не помогал даже слуховой аппарат, и студентам приходилось читать свои этюды в микрофон с усилителем. Я знал, что как только она окончательно выйдет на пенсию, то вскоре уйдет. Так и оказалось, хотя уход растянулся на четыре года.

Когда бабушка говорила о том, что не любит себя, я понимал, о чем она. Она знала, что многое сделала не так, от многого закрылась и оставила в своей жизни нерешенным. И мне кажется, что понимаю ее с каждым годом всё больше, сам в себе обнаруживая это высокомерие, раздражительность, злость и желание спрятаться от многих нерешенных вопросов. Наверное, я унаследовал от бабушки гораздо больше, чем профессию…