Я, Менгск (ЛП)

Он ответил на объятья матери, испытывая всепрощающее чувство возвращения. Арктур не стал противиться ему, и накопившаяся за годы горечь начала исчезать под наплывом искренней и чистой материнской любви.

Когда Кэтрин наконец отпустила его, Арктур встретился лицом к лицу с отцом.

Момент затянулся, и предшествующая теплота растаяла как далекое воспоминание. Наконец Ангус протянул сыну руку.

– Рад тебя видеть, сын, – сказал он.

Арктур через силу улыбнулся.

– И я тебя, отец.

Несмотря на сухое рукопожатие, Арктур почувствовал, что несмотря на все, отец на самом деле рад видеть его.

– Ты изменился, – сказал Ангус.

– Тоже самое сказал мне Фелд, – ответил Арктур, – хотя он не смог сказать как.

– Твои глаза. Ты стал старше. Ты прошел через вещи, которые заставили тебя повзрослеть.

– Это хорошо?

– Я пока не знаю, – сказал отец, отпуская его руку.

Арктур увидел, как сузились глаза матери.

– А где Дороти? – обратился он к ней.

– Она наверху, – ответила Кэтрин. – Спит. Не стоит ее сейчас будить.

Арктур уловил колебание в ее голосе.

– Перестань, мама. Где она на самом деле? – спросил он.

– Она наверху, – повторила Кэтрин. – Она просто... Все еще злится на тебя.

– Спустя два года?

– Люди могут таить обиду гораздо дольше, – сказал Ангус.

Арктур кивнул головой.

– Я понимаю. Она в своей комнате?

– Да, – сказала Кэтрин, – но, может быть, ты позволишь ей спуститься, когда сама сочтет нужным, дорогой?

– Я другого мнения, – возразил Арктур. – Есть одна вещь, которую я накрепко усвоил. Проблемы практически всегда нужно встречать лицом к лицу.

– Армия научила тебя этому? – спросил Ангус.

– Нет, этому я научился у тебя, – сказал Арктур, оставляя своих родителей и входя в дом.

Холл встретил его в точности таким, каким он запомнил его: пол с шахматной плиткой, темные панели, портреты в золотых рамках. Работы матери все также стояли на мраморных колоннах. Как только Арктур пересек порог, сотни воспоминаний детства нахлынули на него.

Он остановился в теплом коридоре, ощущая, как запахи родного дома штурмуют его чувства: запах втертого в деревянный пол воска, аромат готовящегося ужина, запах лака, покрывающего серебряную посуду. Арктур слышал, как копошится на кухне прислуга, скрипы и стоны старого дома, согретого солнцем, и жужжание генератора где-то глубоко в подвале.

Дом говорил с ним на языке чувств, комбинацией тысяч различных картин, звуков и запахов, которые смешивались в одно простое чувство.

Он – дома.

Какой солдат не грезил о доме? Абсолютно все, даже те, у кого на гражданке не было ничего такого, чтобы с нетерпением ожидать конца службы. Дом – это идеализированное понятие для большинства военных, однако сейчас Арктур, находясь в доме в котором проводил в детстве каждое лето, осознал, что это не фантазия.

Арктур пошел наверх по ступенькам, избегая тех, что скрипели, (как он делал это, будучи ребенком), и направился к комнате Дороти. Он улыбнулся, когда увидел, что на ее двери все еще красуются разноцветные записки.

Арктур постучал в дверь: три медленных стука, затем три быстрых, – секретный код, который они использовали, с тех пор как Дороти научилась ходить.

– Уходи! – послышался голос из-за двери.

– Малышка Дот, это же я, Арктур!

– Я знаю.

Сообразив, что таким способом в комнату не попасть, Арктур просто толкнул дверь и зашел внутрь. Комната Дороти изменилась с тех пор, когда он видел ее в последний раз. Игрушек в комнате не убавилось, но теперь среди них был порядок, в соответствии с иерархией игрушек Дороти.

Дороти лежала по середине кровати и крепко прижимала к груди Понтия. Старый пони выглядел немного изношенным, но это не мешало девочке вцепиться в него изо всех сил.

– Здравствуй, Малышка Дот, – сказал Арктур. – Я вернулся домой.

– Меня больше так никто не зовет, – фыркнула Дороти. – Я уже не малышка.

Арктур пересек комнату и остановился около кровати. Дороти на самом деле выросла с тех пор, как он ее видел. Она превратилась в прекрасную маленькую девочку с характерными высокими скулами своей мамы и грозными бровями отца.

Лежа на кровати и, несмотря на нарядное платье и заплетенные в косички волосы, в каждой черточке и жесте Дороти проступала порода Менгск.

– Хорошо. И как же теперь тебя все называют? – улыбнулся Арктур.

– Дороти, глупый, – сказала его сестра таким тоном, словно это была самая очевидная вещь во всем мире, и Арктур был вынужден признать, что так оно и есть. – Как же еще меня называть?

– Прости, я как-то не подумал об этом, – сказал он, присаживаясь на край кровати.

– Я не хочу разговаривать с тобой, – буркнула Дороти, поворачиваясь к Арктуру спиной.

– Ну, это очень плохо, – сказал Арктур. – Тогда подарок, что я собирался тебе подарить, придется оставить себе. Скорей всего я отдам его какому-нибудь бедному ребенку.

– Мне все равно, – отрезала Дороти. – Мне не нужен твой подарок.

– Очень жаль... Это был действительно хороший подарок.

– Я же сказала, мне все равно, – ответила девочка, и Арктур увидел, что он не завоюет ее расположения, взывая к детской жадности. Как всегда, ему снова придется надавить на чувства.