Я, Менгск

Чарльз Виттье стал частью их бродячей группы беглецов год назад. Помощник, слуга и денщик в одном лице. Он прибыл непосредственно по приказу Арктура. Валериан был уверен, что Виттье докладывает Менгску-старшему о каждом шаге его сына, но Менгск-младший не совсем понимал зачем.

Валериан предпочитал играть с Виттье в молчанку, так как не доверял ему, невзирая на то, что тот был способным слугой и выполнял требования юноши с готовностью и компетентностью.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался Виттье. — Я надеюсь, что не потревожил вас.

— Нисколько, — сказал Валериан. — Я как раз собирался выходить на пробежку.

— О, тогда боюсь я, возможно, пришел с известиями, которые могут причинить вам беспокойство.

— Что такое?

— Ваша мать хочет поговорить с вами, — сказал Виттье.

Валериан шел вдоль обшитых сталью коридоров «орбитального», флуоресцентные полосы на потолке и стенах поглощали все естественные цвета, придавая предметам диковинные сине-серые оттенки. Когда-то это была добывающая установка, и в таком строении хорошая видимость была более важна, чем эстетика цветовосприятия. Валериан понимал это, несмотря на то, что не был с этим согласен.

Всё на борту «Орбитального-235» было просто и функционально, как и должно было быть там, где любое полезное пространство ценилось очень дорого, и где, как ожидалось, крепкие мужчины, по большей степени чернорабочие, будут проводить довольно много времени.

Вдыхая сухой, восстановленный[52] воздух, Валериан в сотый раз поймал себя на мысли, что хочет вернуться на Умоджу с ее ароматным воздухом и медно-красными небесами. Его тело, несмотря на пик переходного возраста, не торопилось меняться, но сейчас, шагая, Валериан выжимал из него все.

Юноша все еще был достаточно красив, с безупречной кожей и золотыми волосами. Его юношеские черты лица менялись на мужские, но Валериан уже видел форму, которую они собирались принять, и знал, что они будут прекрасны.

Виттье шел рядом. Казалось, он переставляет ноги раза в два быстрее чем Валериан, только для того, чтобы не отстать от последнего. Виттье был стройным и очевидно не жаловался на здоровье, но в нем недоставало той кипучей энергии, которой Валериан был наделен с избытком.

— Какой она была, когда ты говорил с ней? — спросил Валериан.

— Почти такой как обычно, сэр. Хотя сегодня она выглядела более оживленно.

— Правда? Это хорошо. Не знаешь, почему?

— Нет, сэр, — ответил Виттье. — Хотя она получила официальное сообщение от господина Пастера.

— Откуда ты знаешь от кого оно пришло, Чарльз? — спросил Валериан. — Ты читал его?

— Конечно же нет! — воскликнул Виттье. — Это всего лишь моя догадка, сэр! Ваш дед всегда посылает сообщение в начале месяца. Сейчас начало месяца: следовательно, это сообщение от вашего деда.

— Какое еще начало месяца? Мы находимся в космосе, Чарльз.

— Я веду учёт смены дня и ночи на Умодже и Тарсонисе, чтобы отслеживать наше время относительно планетарного. В таких сложных условиях, мне кажется, это приносит определённость, помогает не потерять счёт времени… если есть заранее установленная точка отсчета, чтобы отталкиваться от нее.

— Ты много путешествовал в космосе?

— Больше чем хотелось бы, — уклончиво ответил Виттье.

Валериан хотел пораспрашивать его еще, но почувствовал, что не получит прямых и чётких ответов, поэтому решил отложить разговор о предыдущих путешествиях Виттье и сконцентрировался на предстоящем разговоре с матерью.

Жюлиана Пастер болела очень серьёзно, и ее здоровье только ухудшалось в течение последних шести лет. После своего пятнадцатого дня рождения Валериан потребовал ответа, что с ней было не так, и, наконец, мать рассказала правду о том, что обнаружили врачи.

Иногда Валериану хотелось, чтобы она не никогда этого не говорила.

Его матери был поставлен диагноз карциноидной опухоли[53], редкая форма рака нейроэндокринной системы. Рак возник в кишечнике и медленно прогрессировал на протяжении нескольких лет. Только почему ей потребовалось так много времени для осознания того, что ситуация намного серьёзней, чем кажется, осталось загадкой.

К тому времени, когда она проконсультировалась с врачом, опухоль уже добралась до ее печени и начала поражать другие органы с бездумной биологической жестокостью. Её развитие было медленным, но верным, отнимая у Жюлианы ее энергию иссушая плоть и истончая кости. Даже самые передовые хирургические методы не могли победить рак, — Жюлиана была неоперабельна.

Валериан плакал вместе с матерью, когда она рассказала ему всё. Она мягко вела сына через те же самые эмоции, которые сама испытала: отрицание, шок, гнев, печаль, вина, и страх.

Ей предстояло умереть, и Жюлиана смирилась с этим.

Это было куда тяжелей, чем Валериан мог вынести.