Я, Минос, царь Крита

   — Что ж, ты верен себе.

   — А ты мало-помалу стареешь. Не понимаю, ты мог бы иметь самых красивых девушек, а отдал своё сердце иудейке, которая уже начала покрываться морщинами. Что с тобой творится? Ты мог бы не только пить лучшие вина, но и купаться в них. А между тем пьёшь скверное солдатское вино и питаешься, как они, сухими лепёшками, натёртыми чесноком. Откуда у тебя такой грубый вкус? Ты самый видный царь Крита, многие женщины сочли бы за счастье готовить тебе пищу. Ты выставляешь себя на посмешище не только тем, что протягиваешь руку за едой, но ещё больше тем, что сам умываешься и одеваешься. Ох, Минос, Минос, — вздохнул он, — что будет с твоим царством, если ты живёшь как простой крестьянин?

Какой-то шум заставил меня вскочить на ноги. Может быть, я заснул? Я посмотрел туда, где стоял Сарпедон, но там никого не оказалось...

Плавание по Нилу утомило меня. Хотя ночами я хорошо спал, а слуги и рабы заботились обо мне наилучшим образом, я был рад, когда мы достигли цели путешествия. На землю Фив мы ступили около полудня.

Любовь египтян к роскоши проявлялась в грандиозных храмах. Моё воображение поразил лес колонн в храме Амона: я насчитал их больше сотни. Потом я увидел высочайший обелиск Египта. Он был изготовлен из красного гранита по распоряжению царицы Хатшепсут, единственной женщины на египетском троне, на шестнадцатом году её правления.

На следующий день мы переправились на другой берег Нила и поскакали к городу мёртвых Фив. Там, на западной стороне, где солнце садилось в пески пустыни, было царство отошедших в вечность. Целый городской квартал трудился над жилищами мёртвых: в глазах рябило от множества ремесленников, ваятелей, бальзамировщиков, каменотёсов и рабов.

Я увидел холм, изрытый подобием кроличьих нор. Там находились могилы министров и придворных. Стены гробниц покрывали росписи, изображавшие охоту на птиц, сбор налогов, уборку урожая и прочие сцены повседневной жизни.

Оказалось, богачи сооружали себе гробницы ещё при жизни, заставляя художников изображать на стенах даже сцены собственного погребения.

Мне было известно, что во многих странах обилие детей считается наивысшим счастьем, дарованным богами, но тем не менее удивился, услышав от офицера, не отходившего от меня ни на шаг, что один фараон имел семьдесят девять сыновей и пятьдесят девять дочерей.

В последний день моего пребывания в Фивах я пожелал посетить оставшуюся незаконченной гробницу архитектора, который создал для Хатшепсут чудесный храм. Мне показалось, что я вижу сон: я прочёл, что работы были прекращены на двадцать девятый день четвёртого месяца разлива Нила. На потолке гробницы была изображена карта неба. Созвездия были воспроизведены совершенно верно, особенно удивило меня точное воссоздание Сириуса.

Узнав, что я не египтянин, сторож объяснил мне, что в Египте вся жизнь, особенно сельскохозяйственные работы, зависит от Нила. Он разливается всегда в одно время. Один гениальный жрец, живший, вероятно, в Мемфисе, даже оставил для крестьян календарь, в котором восход Сириуса знаменует начало официального года и возвещает начало земледельческого цикла.

Чтобы я мог вернуться в Мемфис, фараон послал за мной быстроходный парусник.

Наступил месяц тоби — конец октября и начало ноября. Уровень воды в Ниле понизился, превышая обычный всего на полтора человеческих роста, и каждый день освобождал от разлившейся воды всё новые участки тяжёлой чёрной земли. Там, где вода отступила, тут же появлялся узкий деревянный плут, запряжённый парой волов. За ним шёл крестьянин, а следом — сеятель. Проваливаясь по щиколотку в ил, он разбрасывал семена пшеницы.

Настал последний день моего пребывания в Египте. Рабы уже привели в порядок мой багаж, а я отправился прощаться с фараоном, министрами и верховным жрецом.

Возвращаясь в свою резиденцию, я думал о Сарре. Она отправилась вызволять из тюрьмы старика иудея, посаженного за оскорбление верховного жреца. Я добился его прощения, пользуясь своим положением гостя фараона. Сарре давно пора уже было вернуться. Я спросил у одного раба, не видел ли он её. Тот почтительно ответил, что она недавно возвратилась вся в слезах и уединилась в своей комнате.

Я тут же направился к ней и замер в изумлении. Такой я её ещё ни разу не видел. Она лежала на полу, дрожа как в лихорадке, волосы её были в полном беспорядке, а руки бесцельно шарили по пёстрому ковру.

   — Что случилось? — с тревогой спросил я.