Я, Минос, царь Крита

   — Да ведь я вернусь. — Она насмешливо скривила губы. — Скорее всего, он будет разочарован во мне — ему не нужна такая любовница. Это значит, что мне придётся уйти, и я снова буду с тобой.

Он замолчал, глядя на неё с несчастным видом. Она задумчиво сказала:

   — Если ты не против, мне хотелось бы провести с тобой больше тысячи недель. Разве на этом фоне стоит говорить о каких-то двух или трёх неделях, когда меня не будет? Решай сам: нужен нам с тобой мешочек ячменя, нужна тебе помощь в постройке дома? Оплату я беру на себя...

   — Это должна решать ты, — тихо ответил он. — Ты мне не жена.

   — Разве я не больше чем жена? — спросила она.

На его удивлённый взгляд она ответила прямо:

   — Я для тебя больше чем жена. Я это знаю!

   — Захвати корзину, — в замешательстве попросил он и сам взял сумку, сплетённую из тростника.

Прибой и в самом деле выбросил на берег, за камни, немало рыбы. Она ещё продолжала барахтаться в отступающей воде, но та, что оказалась на суше, успела уснуть. Она выглядела жирной, упитанной.

Они сидели на песке и радовались богатой добыче.

   — Этого хватит на несколько дней, — ликовала Алко.

   — А эта вздулась, — показал Энос, — ею можно отравиться, — и отложил рыбу в сторону.

   — Нет! — воскликнула Алко, бросаясь к рыбе, словно желая закрыть её собственным телом.

   — Поверь, в ней таится смерть.

Когда они возвращались, он рассказывал ей о празднествах во дворце, о голубе — символе плодородия.

   — Знаешь, — продолжал он, — топор — священное орудие, а обоюдоострый топор ещё более свят.

   — Почему?

   — В культовых обрядах ромб символизирует половой орган женщины.

Он говорил и говорил, не решаясь повернуть голову, потому что рядом шла возбуждающая его Алко, гордая своей наготой, осознающая, что её нагота — власть, с помощью которой она многого могла бы добиться.

   — Ты думаешь о Лоскасе? — спросил он.

   — А кто это?

   — Торговец, — ответил он, — которому ты собиралась отдаться за мешочек ячменя.

   — Зачем ты говоришь об этом? — серьёзно спросила она и остановилась. — Могу я попросить тебя кое о чём?

   — Разумеется.

   — Никогда не обижай меня, потому что я очень чувствительна к таким вещам. Ты можешь презирать меня как женщину, ты можешь сделать меня уличной девкой, ты можешь поколотить меня, но... — она запнулась и задумчиво опустила глаза, но потом снова подняла их и внимательно посмотрела на него, —...но никогда не обижай меня.

   — Разве я сделал это?

   — Неужели ты так мало знаешь нас, женщин? Твоя ревность меня радует, но не занимает мои мысли. Я прямодушна, будь и ты таким же. Если ты правдив, тебе нет нужды беспокоиться обо мне.

Он вопросительно взглянул на неё, и она тихо, сама себе, сказала:

   — Возможно... — она пыталась собраться с мыслями и найти подходящие слова, — когда-нибудь я стану принадлежать богам. Может быть, мне придётся пойти на это, чтобы доказать тебе свою любовь. Знаешь, — она снова запнулась в поисках слов, — мне хочется облагородить зов своей плоти, возведя его на высший уровень. Мне хочется возвысить себя этим поступком и тем самым освятить своё лоно.

Они сидели во дворе перед подвалом, служившим им домом. Алко перебирала рыбу, а Энос потрошил её.

   — Эта испортилась, — заметил он, отбрасывая одну в сторону.

Алко подняла глаза.

   — Если сегодня мы съедим её, остальную можно будет сохранить до завтра. Для этого придётся, правда, положить её в яму — там холодно.

   — Она мне не нравится, — повторил он.

   — А я на что? — не задумываясь, сказала она, взяла вздувшуюся рыбу и сунула её в золу костра. — Эту съешь ты — она не ядовитая, — пошутила она, — а ядовитую возьму я. Я молодая, переживу.

Уже светила луна, когда у Алко началась рвота и она стала корчиться от боли. Энос клал её на спину и на живот, придавая её телу такие положения, которые могли помочь ей облегчить желудок.

С восходом солнца Энос обмыл Алко и уложил её в постель.

Теперь они оба знали, что рыба действительно была испорчена.

Больше десяти дней Энос боролся за жизнь Алко, делал всё, что было в его силах. Он кормил её изо рта, разжёвывал зёрна ячменя и языком проталкивал образовавшуюся кашицу между её губами.

Дышала Алко тяжело, словно находилась на пороге смерти.

Жизнь медленно возвращалась к ней. Она уже могла сидеть в тени, но была очень слаба.

В первый же день, когда она вновь была в состоянии ходить, она обеими руками оперлась на его руку.

   — Теперь я много чего могла бы сказать, — с трудом выговаривала она, — но достаточно и нескольких слов. Я люблю тебя. Люблю не только потому, что обязана тебе жизнью, но потому, что окончательно стала ТОБОЙ! — Спустя несколько мгновений она торжественно произнесла: — Я — это ты!

Энос подвёл её к скале, освещённой лучами заходящего солнца.

   — Сядь, — сказал он нежно, — и оглянись кругом — мир снова принадлежит тебе.

   — А я целиком и полностью принадлежу тебе, и это замечательно.

Она медленно, словно во сне, стянула с плеч одежду и подставила солнцу груди и спину. Помолчав, она негромко, даже робко, спросила:

   — Скажи мне, что я должна делать, чтобы всегда нравиться тебе?