Я – многообразная старуха

Куда эти чертовы деньги деваются, вы мне не можете сказать? Разбегаются, как тараканы, с чудовищной быстротой.

…Весна в апреле. На днях выпал снег, потом вылезло солнце, потом спряталось, и было чувство, что у весны тяжелые роды.

Женщина в театре моет сортир. Прошу ее поработать у меня, убирать квартиру. Отвечает: «Не могу, люблю искусство».

О том времени, когда начали выдавать паспорта:

– Можно было назвать любую дату – метрик никто не требовал. Любочка[2] скостила себе десяток лет, я же, идиотка, только год или два – не помню. Посчитала, что столько провела на курортах, а курорты, как известно, не в счет!

Мне попадались люди, не любящие Чехова, но это были люди, не любившие никого, кроме самих себя.

У всех есть приятельницы, у меня их нет и не может быть. Вещи покупаю, чтобы их дарить. Одежду ношу старую, всегда неудачную. Урод я.

Ночью болит все, а больше всего – совесть.

Говорят, черт не тот, кто побеждает, а тот, кто смог остаться один. Меня боятся.

Перестала думать о публике и сразу потеряла стыд. А может быть, в буквальном смысле «потеряла стыд» – ничего о себе не знаю.

…Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.

А может быть, поехать в Прибалтику? А если я там умру? Что я буду делать?

Более пятидесяти лет живу по Толстому, который писал, что не надо вкусно есть.

Про Завадского

Раневская вместе с другими актерами ждала прихода на репетицию Завадского, который только что к своему юбилею получил звание Героя Социалистического Труда.

После утомительного ожидания режиссера Раневская громко спросила:

– Ну, где же наша Гертруда?

Отзывчивость не была сильной стороной натуры Завадского. А долго притворяться он не хотел. Когда на гастролях у Раневской случился однажды сердечный приступ, Завадский лично повез ее в больницу. Ждал, пока снимут спазм, сделают уколы. На обратном пути спросил:

– Что они сказали, Фаина?

– Что-что. Грудная жаба.

Завадский огорчился, воскликнул:

– Какой ужас – грудная жаба!

И через минуту, залюбовавшись пейзажем за окном машины, стал напевать: «Грудная жаба, грудная жаба».

Раневская говорила:

– Завадский простудится только на моих похоронах.

Завадскому снится, что он похоронен на Красной площади.

Завадский родился не в рубашке, а в енотовой шубе.

– Доктор, в последнее время я очень озабочена своими умственными способностями, – жалуется Раневская психиатру.

– А в чем дело? Каковы симптомы?

– Очень тревожные: все, что говорит Завадский, кажется мне разумным…

Завадскому дают награды не по заслугам, а по потребностям. У него нет только звания «Мать-героиня».

Во время сложной репетиции одному из актеров никак не удается справиться с ролью. Завадский с воплем: «Пойду и повешусь!» – выбежал из зала. Все, кроме Фаины Георгиевны, заволновались. Раневская успокоила коллег:

– Не волнуйтесь. Он вернется… сам. Дело в том, что в это время Юрий Александрович всегда посещает т-туалет.

Раневская называла Завадского маразматиком-затейником, уцененным Мейерхольдом, перпетуум-кобеле.

В «Шторме» Билль-Белоцерковского Раневская играла «спекулянтку». Текст она сочинила сама – автор разрешил. После сцены Раневской – овация. «Шторм» долго шел в разных вариантах, но однажды Завадский ее «спекулянтку» из спектакля убрал. Раневская спросила у него:

– Почему?

Завадский ответил:

– Вы слишком хорошо играете свою роль, и от этого она запоминается чуть ли не как главная фигура.

Раневская предложила:

– Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже.

Когда у Раневской спрашивали, почему она не ходит на беседы Завадского о профессии актера, Фаина Георгиевна отвечала:

– Я не люблю мессу в бардаке.

Когда Завадский получил звание Героя Социалистического Труда, Раневская на следующий день позвонила Борису Михайловичу Поюровскому[3] и спросила:

– Вы уже поздравили?

– Да. А вы разве еще не поздравили?

– Нет, я не стала. Я, конечно, должна была это сделать, я его очень люблю, но не поздравила. Я его знаю дольше, чем вы. Он хотел быть народным артистом СССР – и стал им, хотел быть лауреатом Ленинской и Сталинской премий – и получил их. А теперь что он еще может хотеть? Разве что место на Новодевичьем кладбище. Ведь Нобелевскую премию театральным деятелям не дают, и он остался без цели в жизни. Это же самое страшное, когда у человека не остается никаких желаний. Я могу ему только соболезновать.

– Ох, вы знаете, у Завадского такое горе!

– Какое горе?

– Он умер.

Завадский всегда разъяснит, к какому выводу актеры должны прийти своим умом.

Знаменитая балерина Галина Уланова, одна из жен Завадского, в детстве на вопрос о том, кем она хочет стать в будущем, уверенно отвечала: «Мальчиком!»

Услышав об этом, Раневская порадовалась:

– Хорошо все-таки, что ей не удалось стать мальчонкой, иначе Завадского обвинили бы в однополой любви…

Юрий Александрович Завадский в очередной раз произнес на репетиции характерную для него сентенцию и призвал коллектив подумать над каким-то вопросом:

– Одна голова хорошо, а…

– …с телом куда лучше! – успела вставить Раневская, мгновенно разрушив весь пафос выступления режиссера.