Я – многообразная старуха

Молоденькой актрисе, страстно желавшей понравиться Юрию Завадскому, Фаина Раневская посоветовала:

– Как только он к вам приблизится, вставайте на цыпочки и молчите.

– Но для чего?

– Чтобы быть похожей на балерину. Да, и еще прекратите кушать, балерины все тощие.

Юрий Завадский на собрании труппы:

– Сезон обещает быть хорошим…

Раневская шумно вздохнула:

– …но обещание опять не выполнит.

– Фаина Георгиевна, вам нужно бросить курить. Ну соберите вы свою волю в кулак, – просил актрису режиссер Юрий Завадский.

Раневская вздохнула:

– Кулак слишком большой получится, могут не понять…

На очередное замечание режиссера Завадского о том, что не мешало бы бросить курить, Фаина Раневская ответила:

– Венера тоже курила…

Пытаясь вспомнить хоть одну Венеру-актрису, Юрий Завадский озадаченно спросил:

– Какая Венера?

– Милосская.

– Кто это вам сказал?

Раневская пожала плечами:

– А почему же ей мужчины руки отбили?

Завадский со злорадным удовольствием пообещал:

– И вам отобьют, Фаина Георгиевна!

Актрису это ни капельки не смутило.

– На памятнике? Пусть отбивают. Только памятник для начала поставьте.

Завадский на собрании назидательно:

– Слово не воробей…

Раневская согласилась:

– Конечно! Оно голубь – нагадит так нагадит!

Фаина Георгиевна сказала о Завадском: Он умрет от расширения фантазии. Пи-пи в трамвае – все, что он сделал в искусстве.

Завадский принялся рассуждать о необходимости профилактики гриппа и об обязанности каждого актера сделать прививку:

– Обещают, что этой зимой Москву снова свалит грипп.

Раневская тревожно:

– Постановление партии и правительства было, что ли?

– Зачем вы так подробно расспрашивали Завадского, видит ли он в отпуске сны? – спросила одна актриса Фаину Георгиевну.

– Хочу присниться Юрию Александровичу и испортить ему весь отпуск.

Завадский Раневской:

– Я больше не буду вам ничего советовать, вы и без того умная, придумывайте это сумасшествие сами!

– Ну нет, мне без вашей помощи с ума не сойти!

Однажды Юрий Завадский, режиссер Театра им. Моссовета, с которым у Раневской были далеко не безоблачные отношения, крикнул актрисе в запале:

– Фаина Георгиевна, вы своей игрой сожрали весь мой режиссерский замысел!

– То-то у меня ощущение, что я наелась дерьма! – парировала Раневская.

– Вон из театра! – крикнул Завадский.

Раневская, подойдя к авансцене, ответила ему:

– Вон из искусства!

Раневская постоянно опаздывала на репетиции. Завадскому это надоело, и он попросил актеров, что, когда Раневская еще раз опоздает, чтобы они ее не замечали.

Входит опоздавшая Раневская:

– Здравствуйте!

Все молчат.

– Здравствуйте!

Никто не обращает на нее внимания.

– Здравствуйте!..

Тишина.

– Ах, никого нет? Тогда я пойду поссу.

Про Ахматову

Я познакомилась с Ахматовой очень давно. Я тогда жила в Таганроге. Прочла ее стихи и поехала в Петербург. Открыла мне сама Анна Андреевна. Я, кажется, сказала: «Вы мой поэт», извинилась за нахальство. Она пригласила меня в комнаты – дарила меня дружбой до конца своих дней.

Литературовед Зильберштейн, долгие годы редактировавший «Литературное наследство», попросил как-то Фаину Раневскую написать воспоминания об Анне Ахматовой.

– Вы ведь, наверное, ее часто вспоминаете? – спросил он.

– Ахматову я вспоминаю ежесекундно, – ответила Раневская, – но написать о себе воспоминания она мне не поручала.

А потом добавила:

– Какая страшная жизнь ждет эту великую женщину после смерти – воспоминания друзей.

Одно время я записывала все, что она говорила. Она это заметила, попросила меня показать ей мои записи.

– Анна Андреевна, я растапливала дома печку и по ошибке вместе с другими бумагами сожгла все, что записала, а сколько там было замечательного, вы себе представить не можете, Анна Андреевна!

– Вам одиннадцать лет и никогда не будет двенадцать, – сказала она и долго смеялась.

Она любила толчею вокруг, называла скопище гостей «станция Ахматовка». Когда я заставала ее на даче в одиночестве, она говорила: «Человека забыли».

Сегодня у меня обедала Ахматова, величавая, величественная, ироничная и трагическая, веселая и вдруг такая печальная, что при ней неловко улыбнуться и говорить о пустяках. Как удалось ей удержаться от безумия – для меня непостижимо.

Говорит, что не хочет жить, и я ей абсолютно верю. Торопится уехать в Ленинград. Я спросила: зачем? Она ответила: «Чтобы нести свой крест». Я ей сказала: «Несите его здесь». Вышло грубо и неловко. Но она на меня не обижается никогда.

Она (Ахматова) украсила время.

…Однажды в Ташкенте Анна Андреевна написала стихи о том, что, когда она умрет, ее пойдут провожать:

Соседки из жалости – два квартала,
Старухи, как водится, – до ворот.
А тот, чью руку я держала,
До самой ямы со мной пойдёт.