Я, Мона Лиза

— Он был десницей Господа, — яростно возразил Савонарола. — Всевышний ответил на наши молитвы, забрав к себе твою Лукрецию. Вскоре она будет с Ним, свободная от всех страданий. Это благословение по сравнению с той жизнью, которую она вела… Исход более благоприятный, чем даже исцеление здесь, на земле. Тебе следует быть благодарным. — Он помолчал, затем снова потребовал: — Преклони колени. Преклони колени и помолись вместе с нами, чтобы душа твоей жены попала в рай.

Отец всхлипнул так, что это было похоже на звериный рык, и остался стоять, грозно глядя на Доменико. Тот опустился на колени позади своего хозяина и, открыв глаза, встретился со взглядом отца. На его лице безошибочно читалось торжество. В этом злорадном выражении не было ничего от Бога, не было в нем праведности — один расчет, настолько порочный, что я, заметив это, перестала дышать.

Фра Доменико, по-прежнему сверля глазами отца, слегка качнул головой в сторону стола, где лежала моя мама, а затем медленно наклонил голову, указывая на меня.

Отец все видел и отпрянул.

— Преклони колени, — тихо вторил хозяину Доменико.

Грудь отца так высоко вздымалась, что мне показалось, могла лопнуть. А затем, закрыв лицо руками, он опустился на колени рядом с Пико.

Доменико улыбнулся, прикрыв веки.

Но я не склонила головы. И Дзалумма тоже. Я не поняла, что произошло между громилой-монахом и моим отцом. Я только знала, что отец позволил сломить себя.

В то мгновение, припав к телу мамы, я презирала отца так сильно, как никогда. Я даже не могу сказать, кого я тогда больше ненавидела: Всевышнего, Савонаролу, фра Доменико или отца. Поэтому я решила ненавидеть всех вместе.

XIX

После того как священник из Сан-Марко совершил над мамой последний обряд, ее отнесли в нашу карету. К этому времени почти вся толпа разошлась. Но, несмотря на горе, я все же заметила, что незнакомец, который помог мне подняться с пола, стоит на ступенях церкви и наблюдает.

Обратно мы поехали по мосту Санта-Тринита. Всю дорогу маму, закутанную в окровавленный горностай и изумрудный бархат, держал на руках отец. Он никому не позволил дотронуться до нее. Пико навязался в провожатые. Лично меня присутствие графа оскорбляло, но горе мессера Джованни было неподдельным. То, чем все обернулось, на самом деле опустошило его.

Но отец даже не смотрел в сторону Пико и всю дорогу просидел не шевелясь, так, чтобы даже случайно не дотронуться до него коленом или локтем. Он тихо молился за душу усопшей, попеременно произнося то «Отче наш», то «Аве Мария». Когда Пико присоединился к молитве, отец на секунду запнулся, словно не желая принимать помощь от друга, но потом смягчился и продолжил.

Не в силах выносить зрелища в карете, я начала смотреть в окошко. Меня оскорбляло, что Сан-Марко снаружи и виа Ларга выглядели как всегда. Люди осторожно шагали по скользким улицам, закутавшись от холода по самые глаза, но не было и признака скорби, никакого уважения к всесилию смерти.

Я и жалела отца, и гневалась на него. В то же самое время меня переполняло чувство ответственности, и именно оно руководило моими действиями, когда мы наконец прибыли домой. Карета подкатила к черному ходу, и я первая поднялась.

— Мессер Джованни, — обратилась я к графу Пико, словно мы оба были взрослыми, причем я была его наставницей. — Сегодня нужно договориться с могильщиком и пригласить священника на завтра. Ей хотелось быть похороненной на Санто-Спирито. Не могли бы вы оказать любезность…

Не успела я договорить, как Пико торжественно ответил:

— Почту за честь, мадонна Лиза. А пока… — Он повернулся к отцу, все еще державшему на руках тело моей матери. — Давайте вместе отнесем ее в дом.

— В ее покои, — сказала я. — Дзалумма, ступай вперед и накрой кровать чем-то, чтобы не испачкать, а затем вели слугам принести полотенца и воду.

Отец крепко прижал к груди мертвую жену.

— Я сам ее отнесу.

— Полно, — попробовал отговорить его Пико. — Тебе понадобится помощь. Хотя бы для того, чтобы вынести ее из кареты.

Отец упорствовал, отказываясь смотреть ему в глаза, но, наконец, кивнул. Мужчины вынесли маму из кареты, но сразу после этого отец забрал тело у графа.

— Теперь я сам.

И никакие уговоры не могли его разубедить, поэтому Пико сразу отправился в Санто-Спирито.

Дзалумма уже скрылась в доме. Я шла впереди отца на несколько шагов, он, как безумный, бормотал:

— Ave Maria, gratia plena Dominus tecum, bene-dicta tu…[11] Всемогущий Господь, позволь ее душе подняться к тебе. Такая мука, это я был виноват, с самого начала…

Горе придавало ему силы. Он вошел в дом, не умеряя шага, и преодолел высокую узкую лестницу.

Наверху, в покоях матери, уже ждала Дзалумма, заплаканная, но собранная.

— Воду сейчас принесут, — сказала она, — а кровать я уже подготовила.

Отец очень осторожно опустил маму на ложе, укрытое множеством старых простыней.

— Ну вот, — сказала я, — давай-ка это снимем.

Я потянулась к роскошной бархатной накидке изумрудного цвета, на горностаевой отделке которой застыли темные пятна крови. Дзалумма помогла мне вытащить ее из-под тела.