Я - Мышиный король

Потому что, дождавшись, когда катаклизм в районе амбара несколько поутих и когда в разрывах, по крайней мере на слух, образовалась определенная пауза, мы, используя этот дым как завесу, перебежали пустырь, усыпанный каменной крошкой, и, не переводя духа, нырнули в прямые узенькие переулочки, образованные заборами и широкими многочисленными бараками, выбеленными известкой.

Здесь, наверное, тоже располагались склады, только другого характера, и мы ворвались в их сонный покой, точно два сумасшедших.

Правда, "ворвались" - это, пожалуй, некоторое преувеличение. На самом деле пауза, которой мы попытались воспользоваться, закончилась очень быстро - снова бухнуло, засвистело, сыпануло веерными очередями - нам пришлось то и дело отлеживаться за складками местности - матерясь и ожидая нового промежутка.

То есть, добирались до этих бараков мы достаточно долго.

Время - очень растягивалось.

Я даже успел подумать, что все-таки какой Крокодил молодец: организовал такое мощное отвлекающее прикрытие. Разумеется, никаких иллюзий у меня по-прежнему не было, десять лет прошло, елки-палки, какая там плоскодонка: все забыто, украдено, сгнило до основания, нас отловят, как зайцев, застигнутых половодьем, это, видимо, дело ближайших полутора или двух часов, но теперь мы, по крайней мере, получили некоторую передышку.

В общем, молодец Крокодил. Вот, что значит военное образование.

Не случайно и сам Сэнсэй относился к нему с таким уважением.

И, между прочим, он, наверное, еще раньше спас нас обоих. Как это я в самом начале не сообразил? Ведь по плану, после завершения акции мы должны были отходить мимо административного корпуса, мимо старой котельной, а затем - прямиком к месту встречи с Задрыгой. Там нас, как я теперь понимаю, и ждали. Действительно. Но ведь Крокодил почему-то решил зайти совсем с другой стороны, лишь поэтому, видимо, мы и не попали в засаду: напоролись на тело Задрыги и спутали им все карты.

Нет, без Крокодила я бы определенно здесь закопался.

А еще, прижимаясь щекой к земле, почему-то имеющей неестественный технический запах, я подумал, что дело здесь, может быть, и не в нашей самоубийственной акции. И не в судорогах подполья, и не в борьбе против коррупции и измены. Мне, в конце концов, начихать на всех чиновников мэрии. Пусть воруют, пусть продаются кому угодно. Дело не в этом. Просто Город сам по себе требует человеческих жизней. Это его душа, это - способ его незыблемого существования. Ему нужна кровь, и сейчас он возьмет ее у нас с Крокодилом. Вернее, сначала у Крокодила. Вон, какая у него на лице печать обреченности.

Долго, видимо, не протянет.

Я вздохнул по нему, как давеча по Сэнсею.

И, наверное, все-таки существует какая-то неуловимая, тайная связь между Небом и Человеком - что-то, видимо, сугубо мистическое, выражающееся именно в виде предчувствий, потому что как раз в ту минуту, когда я об этом подумал, Крокодил обернулся, цепляясь за выпирающие из земли кирпичи, и, стряхнув нездоровую влагу испарины, стекающую по скулам, произнес с интонациями, которых мне от него еще слышать не приходилось:

- А ты, оказывается, ничего парень, крепкий...

А я спросил его, в свою очередь:

- Только сейчас догадался?..

А Крокодил тихо ответил:

- Да нет, я давно приглядываюсь...

Он как будто прощался со мною, такой у него был голос.

И, как показало дальнейшее, это действительно было прощание.

Потому что когда мы, наконец, проскочили путаницу этих довольно чистеньких, тихих, игрушечных переулков и уже огибали административное здание, имеющее на крыше своей пристроечку в виде стеклянного фонаря, то в торце его, выходящем на аппельплац, наверное, за секунду до этого оставленный сарацинами, вдруг увидели прямо по ходу распахнутый четырехугольник окна, и согнувшийся, с растопыренными конечностями Крокодил, шаг за шагом крадущийся под его жестяным карнизом, неожиданно, забыв про всякую осторожность, выпрямился и застыл, как восковая фигура, - глядя в низкий, колышащийся занавесками, широкий оконный проем.

Что-то там его, видимо, поразило.

Я в этот момент находился несколько позади него, но, приблизившись и буквально на четверть глаза высунувшись из-за рамы, в свою очередь обозрел угол комнаты, мерцающей фестончатым серебром - пуфы, кресла, картины, совсем, как в апартаментах Геккона, часть конической люстры, испятнанной проблесками хрусталя, - а поперек этой комнаты был расположен солидный полированный стол, и чрезвычайно высокий широкоплечий мужчина, сутулясь и опираясь о его поверхность ладонью, раздраженно, как будто крупный начальник, разговаривал по телефону.

Причем, голос его в первую же секунду показался мне очень знакомым.