Я - начальник, ты - дурак

— Есть две возможности. Если по правилу молодца, то склоняется так: молодец — молодца. Значит, надо говорить Судца. Если склонять по правилу подлеца, то будет: подлец — подлеца. Тогда надо говорить Судеца.

— Значит, я не ошибся, — Епишев позвенел ложечкой по чашке. — После Судеца пиши: генерал-полковники М.Х. Калашник и П.И. Ефимов. После них укажи — маршал и все такое, — Чуйков…

Так впервые я попал к самому котлу политической кухни, на которой варилось хлебово официальной информации, предназначенной миллиону читателей. Именно таким был тираж «Красной Звезды» в те годы.

Обычный читатель, бросив взгляд на заметку о собрании партийного актива центрального аппарата министерства обороны вряд ли читал ее до конца, а уж тем более никогда не вникал в то, чья фамилия за чьей следует. Те, кто знали Чуйкова по войне, воевали под его началом, узнавали из заметки, что Василий Иванович еще жив и даже посещает собрания. И невдомек таким читателям было, что место, на котором помещена фамилия прославленного героя Сталинграда, до миллиметра измерено и определено дошлыми политиками, которым нет никакого дела до того, что фамилия Чуйкова (даже не маршала, а еще генерала) вошла в советскую и российскую военную историю и останется в ней на веки вечные, пока останутся в памяти людей понятия Сталинград и Сталинградская битва, а о генерале Калашнике вкупе с его коллегой по Главпуру генералом Ефимовым по большому счету никто никогда не вспомнит. Для тех же, кто выстраивал фамилии высоких участников собрания по номенклатурному ранжиру куда важнее было отразить не то, кто сколько стоит на самом деле для истории, а то, что думают об этом человеке в данный момент чиновники в Центральном комитете «родной ленинской партии», что в последнем разговоре сказал о нем действующий министр обороны или начальник генерального штаба.

История — это мертвое прошлое. Политика — живое настоящее и чтобы усидеть на своем хлебном месте, чтобы не чувствовать, как под тобой качается стул, надо постоянно угадывать, кто за кем стоит в иерархии действующей власти.

Не менее получаса мы утрясали список фамилий, пока наконец не получили разрешение возвращаться в редакцию, где по графику уже должен был подписываться в свет завтрашний номер газеты.

Вернувшись в редакцию, я быстренько перепечатал заметку, отнес ее на подпись Макееву и заслал в типографию. Казалось бы — дело сделано, но оказалось не так.

Когда Макеев получил для чтения первую страницу газеты, где на видном месте стояла информация о прошедшем собрании, меня вдруг вызвали в его кабинет.

Макеев был не один. Рядом с ним, склонившись над плечом и почтительно заглядывая через него в набранный текст, стоял дежурный по номеру полковник Федор Халтурин, один из тонких знатоков главпуровского политеса. Какую арию он успел спеть Макееву, пока они находились вдвоем, не знаю, но генерал вдруг сказал:

— Ты больше не уточнял у Калашника список?

Моя провинциальная серость сразу поперла наружу.

— Николай Иванович, я точно записал все, что говорилось у Епишева. Ошибки исключены…

— Я бы все же уточнил еще раз, — вкрадчиво предложил Халтурин Главному.

Теперь я понимаю: послать бдительного дежурного подальше Макеев не мог. Случись что, начнется разбирательство и тот обязательно доложит: я предлагал еще раз все проверить, меня не послушали. Ставить себя под удар Главный не хотел.

— Звони Калашнику, по «кремлевке».

Макеев указал на телефон кремлевской АТС — большой аппарат цвета слоновой кости с бронзовым гербом СССР в центре наборного диска. Одно время аппараты правительственной связи именовали «вертушкой», позже стали называть «кремлевкой».

Признаюсь честно — я ощутил себя неуютно. Меня подставляли. Как должен был отнестись высокий начальник к подчиненному, с которым только полчаса назад обсуждал какой-то вопрос и вдруг тот вновь его спрашивает правильно ли понял указания? Стоит ли держать на ответственной должности дурака, который не может с первого раза понять, что от него требуется?

— Может вы сами позвоните, Николай Иванович? — спросил я, заранее зная, что получу отказ.

— Звони, звони, время уходит.

Макеев раскрыл и положил передо мной толстую телефонную книжку с номерами абонентов Кремлевской АТС.

Я набрал номер квартиры Калашника.

— Михаила Харитоновича можно?

— Он уже уехал на дачу.

— Давно?

— Уже должен быть там.

Главный и Халтурин внимательно наблюдали за мной.

— Что там?

— Уехал на дачу.

— Звони туда.

Я снова закрутил диск телефона.

Ответила женщина — жена или домработница — не знаю.

— Михаила Харитоновича, пожалуйста.

— Минутку. Он только вошел. Снимает фуражку.

«Ну, все, — мелькнула тревожная мысль, — сейчас схлопочу упрек за тупость, глупость и нахальство, за неспособность схватить сказанное с одного раза. Затем, если кто-то перемножит эти качества, производное будет определяться одним словом — „некомпетентность“.

— Слушаю, Калашник, — суровый голос не оставлял надежды на спасение.

— Михаил Харитонович, прошу прощения, но я по поводу заметки. Той, которую мы уже обсуждали с вами. Может стоит еще раз проверить фамилии?