Я надеюсь…

И мне хочется верить, что женщина, с которой я время от времени беседую, не просто узнала, не просто изучила и даже не просто впитала в свое время жизнь и судьбу таких, как моя мать. Но что и на распахнувшийся перед нею мир она и сегодня во многом смотрит их внимательными глазами.

В моем отношении к ней нет ни грана зависти. Может, потому, что я теперь чуть лучше других знаю, каково ей бывает — на столь опасной высоте, какая зовется Властью. Высота — Власть, а рядом с Властью — еще опаснее, ибо рядом с высотой всегда соседствует пропасть. А может, потому что я мужчина — а ей все-таки больше и чаще завидуют женщины, они же, я думаю, и будут главными и наиболее «проницательными» читательницами этой книжки. А может, все-таки потому, что я все же верю: судьба выбрала ее и от лица тех — безвестных и так много, трагически много недополучивших хорошего и яркого в своей жизни…

— Я о другом. Наверное, человек, который больше пережил, и больше сострадает? Вспоминаю одну женщину, в чьем доме я очутилась поздно вечером со своим опросно-анкетным листом. А в листе у меня было до тридцати вопросов! После беседы, после ответов на мои многочисленные дотошные вопросы она вздохнула и спросила:

— Доченька, что ж ты больно худенькая?

Я ей говорю:

— Да что Вы, нет, нормальная…

Она тем не менее продолжила:

— Мужа-то, небось, нету у тебя?

Я говорю:

— Есть…

Опять вздохнула:

— Небось, пьет?

— Нет…

— Бьет?

— Что Вы?! Нет, конечно.

— Что ж ты, доченька, меня обманываешь? Я век прожила и знаю — от добра по дворам не ходют.

Дважды, заметил я, дрогнул голос моей собеседницы за этот долгий вечер: когда она вспоминала крестьянку, что, отвечая на ученые вопросы молоденького социолога, сама перешла к вопросам — определенным и еще более жизненным, чем в любой анкете, а также, когда говорила о дочери. Но то — чуть позже. И я понял: женщина эта и впрямь сопровождает ее по свету, помнится. Не растворилась в тумане за давностью лет…

— Вспоминая свое прошлое, я часто думаю и об этой женщине, олицетворившей для меня очень многое: судьбу страны, судьбу сельской труженицы и — что для меня тоже важно — своеобразную народную оценку нашей социологической, тогда по существу подвижнической деятельности. «От добра по дворам не ходют…» — сказала она тогда, как бы в подтверждение моих наблюдений. Может быть, и так. Да, это была все-таки подвижническая деятельность, которая, несмотря на недостатки и трудности, несмотря ни на что, пыталась в те годы нести знание и правду жизни, как бы горька она ни была. Что касается моей диссертации, она тоже, повторяю, была основана в том числе и на этих тысячах анкет.

Сегодня, в годы перестройки, демократизации и гласности, наблюдая за развитием социологии, деятельностью социологических служб, я думаю: а использует ли сегодня социология в полной мере открывшиеся для нее возможности? Помогает ли она научному прогнозированию, управлению общественными процессами? Или, опять подчиняясь чьей-то субъективной воле (разницы ведь нет: воле правительства, партии или интересам какой-то группы), все более политизируясь, уходит от объективности, от великого предназначения всякого научного знания: помогать людям, освещать, а не затемнять им дорогу?

— То есть опять начинает обслуживать кого-то, а не работать на все общество?

— Да, это важно. Здесь тоже нужна правда. Наблюдала работу съезда социологов — он очень сложно шел… Но вернемся к нашим делам тогдашним, житейским. У нас росла дочь. Ходила в городской детский сад. Училась в городской общеобразовательной школе. В обычной, рядовой школе микрорайона, где мы жили. Занималась музыкой, на каникулы ездила к бабушке с дедушкой в село. Жили мы всегда сами, без старших. И наша дочь делила вместе с нами радости и трудности тех лет. В меру своих сил помогала убираться по дому, готовить, ходила в магазин, овладевала навыками составления домашней библиотечной картотеки и даже — классификации и обработки моих многочисленных социологических анкет и документов. Надо сказать, Иришенька очень рано научилась составлять библиотечную картотеку, а у нас в семье это — работа, поскольку книг в доме всегда было очень много.

Но ребенок есть ребенок. И я постоянно испытывала и испытываю чувство, что где-то в детстве обделила ее материнским вниманием… Не отдала столько, сколько могла, или, еще точнее, — сколько она того требовала. Родилась она у меня в то время, когда по закону декретный отпуск был всего два месяца. Материальные условия нашей жизни, трудности с работой не позволили мне хотя бы какое-то время жить на зарплату мужа. И я никогда не забуду, как ранними утрами недоспавшую, наспех одетую, едва не бегом несла ее в детские ясли, сад. А она приговаривает: «Как далеко мы живем! Как далеко мы живем!» Не забуду ее глазенок, полных слез и отчаяния, расплющенный носик на стекле входной двери садика, когда, задержавшись допоздна на работе, я опять же бегом врывалась в детский сад. А она плакала и причитала: «Ты не забыла меня? Ты не оставишь меня?» Вот так…