Я надеюсь…

Да, по ходу работы рождались и свои маленькие традиции. Одна из них — чай после двух часов беседы, диктовки и записи. На время чаепития диктофон, естественно, отключали. Но кто же из русских, дайне только русских, чаевничает молча? Разумеется, разговаривали, беседовали, и эти наши «чайные» разговоры бывали чаще всего самого обычного, житейского свойства.

Иногда рассказывала мне о внучках. Чувствовалось, что, как и каждая бабушка, могла бы рассказать о них многое — как я понял, она даже записывает какие-то свои полушутливые-полусерьезные наблюдения за ними. Но каждый раз сдерживала себя, чтобы не впасть в распространенный и, в общем-то, вполне простительный грех чадолюбивой словоохотливости. Ей вообще присущ внимательный, как и на окружающих, взгляд на саму себя. Пригляд — за собой.

— Они очень разные, внучки. Всегда вместе, но удивительно разные. Ксанка — очень эмоциональная, доброжелательная, хохотушка. Очень отходчивая. Для нее все — очень хорошие. Любит маленьких детей, музыку, любит танцевать. Ксаночка, например, может рассуждать следующим образом: «Бабулечка, ты представляешь себе — мне уже десять лет, годы летят!» Или: «Бабуль, а у тебя были огорчения в жизни?» — «Были, да». — «А ты знаешь, у меня такой существенный недостаток! — буква «д» падает влево, вместо того, чтобы падать вправо»…

Говорят, что Ксенечка на меня похожа. И на Иринку, которая тоже, говорят, похожа на меня. Но одно у нее точно от Михаила Сергеевича — чувство юмора…

Настёнка — маленькая и совершенно другая. Спокойная, уравновешенная. Твердый характер — с самого дня рождения. Всегда знает, что ей надо. Если хочет есть — будет есть, упрашивать не надо. Если не хочет — можете упрашивать, не упрашивать — не будет. Говорит о себе в третьем лице. Допустим, сядет на стул и скажет рассудительно: «Бабулечка, вот она устроилась, а? Неплохо, правда?» «Бабулечка, жить надо не спеша, правда?» «Конечно», — говорю. «Настенька, ты мой друг», — говорю. «Ну какой же я тебе друг? Я — подруга. Я же женщина». «Настёнка, ты мой цветочек». — «Бабулечка, у меня же две ножки, а у цветочка — одна. Как же я могу быть цветочком?» «Бабуля, дай печенье». — «Нет, Настенька, ты будешь толстая». — «Я и так толстая, какая уж разница!..»

Иногда же разговор о внучках возникает совершенно спонтанно — просто они сами напоминают о себе. Нет, не лично: ни ту ни другую я так ни разу и не видел, хотя иногда и слышал где-то в округе, в смежных пространствах частый-частый, резвый топоток и приглушенный стенами-дверями смех. Несомненные гуманоиды! — судя по этому сороконожному топотку и смеху — пробегали по официозному дому, оживляя и населяя его своими беззаботными голосами.

В последний раз мы встречались, когда хозяйка только-только выходила из трудного, с температурой и кашлем, гриппа. На ней была длинная, до колен, с широкими проймами, толстая вязаная безрукавка. Под безрукавкой черная, с букетиками по косому полю, шелковая, а может, и не шелковая — я в этом не специалист — кофточка с длинными, строгими, зауженными на запястьях рукавами. По черному, беззвездному полю — скупые букеты.

— Очень красиво, — сказал я, придвигая стакан с чаем.

— Подарок, — ответили мне, сразу поняв, о чем речь. Чей, не уточнили, и я не спросил. Что-то в тоне ее уже подсказывало: мужа.

Сунула руку в карман безрукавки в поисках очков. Сколько раз за эти вечера искала моя собеседница очки! Несколько раз даже находила их, укладывала перед собой на столе, на видное место. Но так ни разу их и не надела — в очках я ее не видел. Сунула руку в карман вязаной безрукавки в поисках очков и наткнулась в кармане на лист бумаги. Засмеялась — это была записка внучки Ксении к ее маме (из чего я понял, что кофту надевает не только мать, но и дочь — у меня дома такое случается на каждом шагу: мои дочери умудряются носить не только материнские кофты, но и мои свитера, заворачиваясь в них, как в шаль).

Дорогая мамочка, — писала девчушка. — Я хотела у тебя узнать: на мой день рождения мы кроме этой дурацкой поликлиники еще куда-нибудь пойдем? Я имею в виду кафе или цирк… Вряд ли дождусь тебя, наверно, лягу спать, потому и пишу эту записку». Улыбку вызывала концовка — я ее запомнил дословно: «Жду ответа, как ваш соловей. И жду лета…» Мне показалось, что все это — и уютная для всех безрукавка, и записка в кармане, и сам стиль ее (что за «ваш соловей»? — любопытно все-таки приспосабливают к себе наши дети наши с вами и даже еще «донашенские» расхожие архаизмы) несут отпечаток стиля, принятого в доме, в своем кругу…

— Итак, продолжим разговор о Фонде. Его возглавил академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, которого раньше я знала как специалиста по древнерусской литературе и как автора «Заметок о русском», размышлений о культуре России, об особенностях русского национального характера, о природе России, о русской пейзажной живописи. Дмитрий Сергеевич делился со мной: «Очень хочется, чтобы Фонд культуры был фондом высокой культуры. Надо «подтягиваться к небу, к вершинам».